• Издания компании ПОДВИГ

    НАШИ ИЗДАНИЯ

     

    1. Журнал "Подвиг" - героика и приключения

    2. Серия "Детективы СМ" - отечественный и зарубежный детектив

    3. "Кентавр" - исторический бестселлер.

        
  • Кентавр

    КЕНТАВР

    иcторический бестселлер

     

    Исторический бестселлер.» 6 выпусков в год

    (по два автора в выпуске). Новинки исторической

    беллетристики (отечественной и зарубежной),

    а также публикации популярных исторических

    романистов русской эмиграции (впервые в России)..

  • Серия Детективы СМ

    СЕРИЯ "Детективы СМ"

     

    Лучшие образцы отечественного

    и зарубежного детектива, новинки

    знаменитых авторов и блестящие

    дебюты. Все виды детектива -

    иронический, «ментовской»,

    мистический, шпионский,

    экзотический и другие.

    Закрученная интрига и непредсказуемый финал.

     

ДЕТЕКТИВЫ СМ

ПОДВИГ

КЕНТАВР

Юрий ПОКЛАД
АРПАЧИК

Отрывок из повести
ПРЕДЛОЖЕН АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

Отец умер неожиданно, хотя могут ли быть неожиданности, когда человеку семьдесят шестой год? Тем не менее Шамраев был удручен, не ожидал, что будет так переживать. К отцу он не питал привязанности, в слишком раннем возрасте ощутил себя досадным рудиментом в родительской жизни. Такое не забывается. И все-таки эта смерть явилась ощутимым ударом.
Виктор Васильевич купил билеты на родину для себя и дочери. Ольга Леонидовна тоже собралась ехать, но Шамраев сказал: «Нечего тебе там делать», и она осталась.
Дочь отказалась, обидевшись за мать. Чем дальше, тем четче прорисовывалась в ней бескомпромиссность отцовского характера. Бороться с самим собой было трудно, Шамраев смирился.
Личность отца не могла не наложить отпечаток и на жизнь Лены. Что значит, для преподавателя в школе поставить плохую оценку дочери человека, от которого зависит абсолютно все в этом городе? С оценками, впрочем, проблем не возникало, Лена училась прилежно, но на замечание преподавателя могла ответить дерзко, знала: оскорбить ее никто не рискнет.
Мать Лена любила, но любовь имела оттенок сострадания, которое легко переходит в пренебрежение. Лена – поздний ребенок, она родилась, когда Шамраеву было далеко за тридцать. Ольгу Леонидовну поражало ее сходство с отцом. Глядя в глаза дочери, она ловила себя на мысли, что смотрит в глаза мужа, и у нее привычно замирало сердце. У Лены с детства установился с матерью раздраженный, не терпящий возражений, тон. С отцом она терпеливо советовалась, стараясь окончательное решение оставить за собой.
Во внешности Василия Ивановича Шамраева чувствовалось нечто татарское, хотя по паспорту он был русский. К старости черты предков проявились отчетливо: в гробу лежал настоящий Чингисхан с раскосыми глазами и широкими выпирающими скулами. Мать Виктора Васильевича рыдала у гроба бывшего и уже порядком позабытого мужа, в голос. Виктор Васильевич не верил ее слезам, они были ему неприятны, он понимал, она рыдает не над отцом, а над своей будущей смертью. Шамраев не любил мать, давно раскусив ее жеманное лицемерие. Он небрежно погладил прильнувшие к нему полные, совсем еще не старушечьи плечи, поцеловал куда-то в щеку, поближе к шее, задохнувшись от резкого запаха духов. Косметика, которой она продолжала активно пользоваться, все эти пудры, кольдкремы и туши вызывали у Шамраева чувство неприязни, словно накладывали их не на живого человека, а на мумию.
Стоя возле гроба отца, Шамраев думал о том, что и он вот так же будет лежать на столе и так же мало будет народу на похоронах. Лизоблюды придут лишь в том случае, если он сумеет сохранить высокий пост. С выстраданной обидой подумал: не любят. Почему? Оттого, что жесток? Но мягких руководителей не бывает, они не выживают, их сминают, съедают по пути к высоким креслам. И это справедливо. Руководитель – дрессировщик с хлыстом, который зорко бдит, чтобы никто в вольере не набросился сзади. Броситься могут в любой момент, оплошности не простят. Никто не в состоянии этого понять. Чтобы понять, нужно оказаться в его шкуре, ощутить холодок ненавидящих глаз за спиной, взглянуть на мир глазами дрессировщика диких зверей.
Кто-то осторожно взял Шамраева за локоть.
– Не узнаешь меня?
Он узнал этого человека, хотя узнать его было мудрено: прилизанные по вдавленным вискам, седые волосы, сутулые плечи, впалая грудь, выцветшие, с тускловатым блеском глаза. Такие глаза бывают у стремительно катящихся в старость и свыкшихся с этим, людей.
– Конечно, узнаю, – ответил Шамраев. – Здравствуй, Саша .
Монахов улыбался так же, как и много лет назад, – застенчиво и дружелюбно, Виктор Васильевич давно отвык от таких улыбок, не веря в их искренность. То, что бывшему приятелю что-то нужно, Шамраев понял сразу же. Просителей он распознавал безошибочно. Монахов проговорил быстрым шепотом:
– Надо б поговорить по одному делу, но здесь не место. Ты у бабушки остановился? Я зайду, не возражаешь?
– Хорошо, заходи.
На похоронах сына Мария Владиславовна не проронила ни слезинки, часто крестилась, не глядя на гроб, неспешно шевеля тонкими, синеватыми губами. Виктору Васильевичу даже пришла мысль, что она не вполне понимает, кого хоронит. Лишь поздней ночью, ворочаясь без сна на узком, кожаном, памятном с детства диване и мучаясь болью в желудке от выпитой в большом количестве плохой водки, Шамраев разгадал секрет поведения бабушки: она замаливала грех своего неразумного дитя перед сыном.

Монахов явился с утра. День был будним, Шамраев удивился раннему визиту.
– Уже полгода не работаю, – прочитал его мысли Саша.
Ему хотелось выглядеть беспечным, независимым. Не получалось. Лишь подчеркивало его озабоченность.
– Уволили по сокращению. Там у них свой клан образовался, я – лишний. Не на того нарвались, я с них трехмесячное пособие выдавлю. Вот, посмотри.
Надев очки, Монахов достал из внутреннего кармана пиджака пачку документов, стянутых резинкой, желая объяснить их важное юридическое значение. Шамраев жестом остановил его.
– Саша, скажи коротко, что тебе от меня нужно.
Монахова смутила прямолинейность Шамраева.
– Что в наше дурацкое время может быть нужно? Работа, конечно, чтобы семью прокормить.
Что-то подобное Виктор Васильевич ожидал услышать. Лучше б денег взаймы попросил. А тот продолжил:
– Ты, говорят, на хорошей должности, помоги, что тебе стоит? Я добросовестный, непьющий. Честное слово, до слез бывает стыдно: внучке недавно два годика исполнилось, так не то что подарка, шоколадки не на что было купить.
– Что ты умеешь делать?
– Буду делать все, что угодно! – воскликнул Монахов, прижав ладони к груди.
– Кто ты по специальности?
– Историк. Местный университет закончил. Я думал, ты помнишь. Там же потом и преподавал. Лекции читал: «Особенности развития цивилизационно-неоднородного общества в индустриальную эпоху». «Объективность истории и субъективность политики». И прочий бред.
– Ты чего-то недопонимаешь. Я руковожу нефтедобывающим предприятием, по твоей профессии там работы нет.
– Не боги горшки обжигают, проштудирую техническую литературу. Я хорошо обучаемый, понятливый, постараюсь. Виктор, у меня нет другого выхода.
Шамраев усмехнулся.
– А если б я пришел в твой университет и попытался читать лекции об объективности истории и субъективности политики?
Монахов взглянул на Шамраева, опустил глаза, поняв, что выглядит смешно. Он снял очки нервным движением, не сразу попав, сунул их в нагрудный карман. Совершенно иной представлялась ему эта встреча: объятия, воспоминания. Пустяковая просьба по поводу работы не вызвала затруднений – какие проблемы, если просит друг детства? Монахов сохранил возвышенные понятия о дружбе. Шамраев же считал, что она ни к чему не обязывает, никому он ничего не должен.
Виктору Васильевичу не составило бы труда устроить приятеля на какую-нибудь никчемную должность, наподобие мастера жэка. Но возникнут проблемы с жильем. И, самое главное, Монахов станет бывать у него в гостях, полезет с воспоминаниями. И на работе примется, с кем попало, ворошить факты совместной биографии. Мало ли чего он наворошит. Воспоминания о директоре требуют осторожного обращения, любой факт можно извратить до неузнаваемости.
Растрепанные на макушке седые лохмы, толстые очки, навязчивая душевность – все раздражало в нем Шамраева, хотелось поскорее расстаться с этим человеком. Как никогда, оценил он мысль о том, что безопаснее всего не иметь друзей вовсе. Дружба – кредит, по которому нужно платить проценты, Шамраев не любил ни одалживать, ни брать взаймы.
– Нет возможности, так и ладно, – примирительно сказал Саша, – я бы не просил, если б жена не заболела. Лекарства нужны, а они дорогие. Извини, что побеспокоил.
Он был разочарован, это чувствовалось. Шамраеву стало его жалко.
Жалость – скверное чувство, стоит поддаться ему, и получишь в перспективе массу неудобств и обременительных обязанностей. Жалость нужно давить беспощадно.
– Ты прав, такой возможности нет, – подтвердил Шамраев.
Перед человеком, которому ты отказал, совестно лишь в первые несколько секунд, в этот момент необходимо пересилить себя, зато потом неприятностей не предвидится.

**

Едва Виктор Васильевич вспомнил о Монахове, как тот появился перед ним, в кроличьей шапке, припорошенной снегом.
– Обиделся тогда? – спросил Шамраев.
– Не ожидал, что откажешь. Потом понял, что это твоя принципиальная позиция. Не только по отношению ко мне, но и вообще.
Шамраев не понял, вкладывает бывший одноклассник в эти слова порицание, иронизирует или просто констатирует факт.
– Да, это моя принципиальная позиция.
– Тогда вопросов нет, – улыбнулся Монахов.
И очень хорошо, что их нет. Шамраеву не хотелось комментировать свои поступки, хотя можно было бы пояснить старому другу, что привычку просить имеет человеческий подвид, называемый «арпачик».
– Что значит «арпачик»? Что за слово такое? – спросил Монахов.
– Так по-крымски называется лук-растунец, – ответил за своего шефа Веткин, – крошечные такие луковички.
– Ясно, – кивнул Монахов, – каких только названий не давали презренному народу. Людям, которые их придумывают, представляется, что они – другие, лучшие. А они такие же.
Шамраев с тревогой выслушал эти рассуждения, попытавшись понять их, но не понял.
– Это ты к чему? – насторожился он.
– Так, в голову пришло.
Он усмехнулся.
– Виктор, а ты не задумывался над тем, что унижающий сначала унижает себя?
– Ага. Теперь ясно. Образование поперло. Так и думал, что к этому придет.
– Помнишь, ты спорил с Ириной Николаевной, что такой, как Раскольников, никого не смог бы убить? Не исключаю, что ты был прав. Но если провести достаточно условные границы между людьми, то все они делятся на тех, кто способен убить и кто неспособен.
– Меня, надеюсь, относишь к первой категории?
– В принципе да. Только убивать не обязательно топором. Это примитивно, и, я бы сказал, милосердно. Можно убить равнодушием, презрением, нищетой. Моя жена, например, умерла оттого, что мне не на что было ее лечить, сейчас даже за бинты в больнице требуют предоплату.
Шамраев понимал, что ему говорят возмутительные вещи, но информация слишком медленно ворочалась в его мозгу.
– Примитивная точка зрения. Убогая. Точка зрения побежденного жизнью.
– Несовременная?
– Времена ни при чем. Всегда были и будут люди, которые управляют, и люди, которыми управляют. Можно сколько угодно рассуждать на тему, моральна или аморальна власть. Тот, кому приказывают, никогда не будет доволен тем, кто приказывает.
– Дальше речь пойдет об угнетателях и угнетенных. Закончится знаешь чем? «Вся власть Советам!».
– Я, естественно, угнетатель?
– Каждый человек сам решает, кем ему быть.
– Если человек начальник, угнетателем он становится автоматически, в силу должности, по-другому не получится. Все твои рассуждения – чистой воды демагогия. Ты призываешь к милосердию, это художественная литература. Мне наплевать на твои абстракции. Я – прагматик, практик, руководитель производства, я обязан ежемесячно выплачивать зарплату тысячам людей. Если мне придет в голову мыслить литературными категориями, люди, их семьи, останутся без денег, а страна – без нефти.
– Я не уверен, что ты беспокоишься о людях и об их зарплатах. Хочешь, скажу, о чем ты думаешь?
– Ну, скажи.
– Ты жалеешь, что не успел обанкротить Управление и выкупить его акции?
– Мне хотелось спасти Управление.
– Зачем лицемеришь? Ты хотел стать его владельцем.
– А ты не можешь допустить, что я не подонок? По-твоему, это невозможно? У меня, если хочешь знать, вся жизнь в этом Управлении прошла, я нигде больше не работал. Его все равно приватизируют, и мне жаль, если оно достанется какому-нибудь «эффективному менеджеру», которому все равно, чем торговать: цветами или нефтью. Он быстро его раздраконит, оно ему чужое. Ты думаешь, я тут миллионы нажил? Ошибаешься. Это нынешние научились откаты брать, а я не умею.
Слова звучали удивительно искренне, они казались давно выношенными, но пришли на ум Шамраеву только сейчас, как контраргумент в споре, и он удивился их верности. Действительно, если вычесть из его жизни работу в Управлении, в ней почти ничего не останется. Пусть он кому-то не нравился, но работал честно. Почему он должен оправдываться? Он не чувствует себя виноватым.

 

Повесть Юрия ПОКЛАДА «АРПАЧИК»
опубликована в журнале «ПОДВИГ» №06-2019 (выходит в ИЮНЕ)
 

Статьи

Посетители

Сейчас на сайте 219 гостей и нет пользователей

Реклама

Патриот Баннер 270

Библиотека

Библиотека Патриот - партнер Издательства ПОДВИГ