Печать

Юрий ПОКЛАД

 

 

ДЕНЬ МАСТЕРА

Глава из повести

ПРЕДЛОЖЕНА АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

                                                                                                 5 сентября 1980 года
    Как же он хохотал, Дима Рыбаков! Как же можно заразительно, от души хохотать! Уже и слезы выступили, и дыхания не хватало, вот-вот закашляется. Он запрокинул голову от невозможности сдержать себя, и, чтобы как-то дать выход разрывающему нутро неистовству, ударял макушкой в фанерную стенку вагончика. Фанера отзывалась глухо, без дребезжания.
    Интересное лицо у Димы. Если рассмотреть каждый элемент в отдельности, то ничего привлекательного не обнаружишь, будет далековато от классических норм. Нос длинен и имеет на конце характерный выступ, загибается вверх лопаткой, глаза маленькие, утопленные в надбровьях, насмешливые. А уши! Это ж беда целая, а не уши, нормальный человек сошел бы с ума, имей он такие уши, а Диме хоть бы что. Конфигурации они вытянутой, с приросшими мочками, напоминают уши Мефистофеля. Но в целом все эти компоненты дают, как это ни странно, симпатичное умное лицо.
       Диму любили все, даже суровый и непробиваемый для любого обаяния начальник Управления Владимир Васильевич Валежин. И Мише он тоже нравился.
      Кроме Рыбакова за столом в балке находились: водитель цементировочного агрегата Николай Иванович Муховский, огромная фигура которого занимала чуть ли не два стула, его напарник по прозвищу Штурман – худой, заморенный человек с седой щетиной на впалых щеках, а также инженер по буровым растворам Мила Кукушкина – в больших, модных очках с дымчатыми стеклами, высокомерно-сдержанная, чуждая этому разухабистому веселью. Было непонятно, что она тут делает и почему не уходит.
     Стол был сервирован не изысканно, но живописно: горкой помидоры и огурцы, тут же ароматная зелень, толсто порезанное, розоватое сало, возле наломанных кое-как кусков черного хлеба несколько бутылок с мутноватой жидкостью, а завершал композицию огромный чугунный казан, из которого торчали култышки гусиных лап.
     Увидев Мишу, Рыбаков оживился ещё сильнее, хотя, казалось бы, сильнее было некуда.
– Дядя Муха, Мишке расскажи! Давай-давай! Мишка, слушай!
– Расскажи, Николай Иваныч, Мишке, – икнув, поддержал Рыбакова пьяный Штурман.
– Лучше вы расскажите, Дмитрий Сергеевич, – томно улыбнувшись, попросила Мила, – у вас получится намного выразительней, чем у Николая Ивановича.
     И вот что рассказал Дима. 
     Кошара плыла в раскаленном, струящемся полуденном воздухе. Едва взметывая нежно лежащую пыль, сонно бродили куры. Порой коротко и устало, как-то обреченно, вскрикивал кузнечик. Кошара исторгала устоявшееся, привычное зловоние.
    Худая морщинистая женщина со страдальческим лицом скандалистки, одетая мято и неряшливо, накидывала дырявые половики на веревки, провисшие от угла небольшого, давно не беленого дома к черному, полуразвалившемуся сараю.
     Гул мотора слышен в степи издалека, он долго нарастал, приближаясь, прежде чем появилась машина – цементировочный агрегат КРАЗ с насосом и кубической емкостью на палубе. Взметнулась пыль, куры рассыпались в стороны, растопырив крылья, с усталым облегчением вздохнули тормоза, машина остановилась.
– Не туда мы приехали, – трудно выталкивая из себя слова, промолвил Штурман. – Это же Шилом Бритого кошара, у него снега зимой не выпросишь, не то, что самогона или еды.
     Николай Иванович Муховский напряженно размышлял, с силой пожевывая крепкими крупными зубами сигарету, не отводя при этом гипнотического взгляда от невзрачной женщины.
– Девочка, здравствуй! – сказал Муховский, для него всё человечество, независимо он возраста, делилось на мальчиков и девочек.
– Здравствуйте, – без энтузиазма, и даже не оглянувшись, отозвалась женщина.
– Где хозяин?
– Дома лежит. Хворает.
– Вот беда-то, – посочувствовал Муховский, – надо проведать.
– Больно нужен ты ему, – проворчала женщина и принялась колотить половики палкой, в каждый удар, вкладывая горечь обиды на постылую, гадскую жизнь.
      Потоптавшись огромной величины сапогами на каком-то грязном мешке у порога и воспитанно постучавшись, Муховский вошел в дом.
     На двуспальной кровати, закрыв глаза, лежал истощенный жизнью, небритый мужичок. Сквозь щетину были видны глубокие оспенные рытвины на щеках. Несмотря на жару, он был в шерстяных носках, в кальсонах и синей майке с длинными рукавами и вытянутым воротом. Он негромко, с чувством, постанывал, словно рассказывал что-то невыразимо грустное самому себе. Воздух в комнате был душен, спёрт, пахло тяжело и неприятно.
– Живой ли ты, хозяин? – поинтересовался Муховский.
– На кой черт тебе знать? – не открывая глаз, ответил мужичок.
– Может, с женой твой побаловаться хочу, да вот, сомневаюсь, накостыляешь ты мне или нет.
– Нужна она больно, – через силу усмехнулся хозяин, – балуйся.
– Как хозяйство? – сменил тему Муховский. – Овечки не болеют?
– Чего им будет.
     Беседуя, Николай Иванович бегло оглядывал небогатое жилище: неровно оштукатуренные стены, притуленный к стене инвалид-шкаф, продавленный диван эпохи семилетки, трельяж с мутноватыми, в мушиных точках, зеркалами. Мухи возбужденно жужжали по оконным стеклам, плохо пропускавшим свет.
     На подоконнике Муховский увидел шахматы.
– Эй, хозяин, вставай, сгоняем партейку.
– Ну, зачем ты пришел? Чего тебе от меня надо? – из последних сил заругался хозяин. – Говори чего надо и уходи.
– Ничего мне не надо, – обиделся Муховский, – машина на жаре перегрелась, мотор остывает, можно мне пять минут посидеть или выгонишь?
– Сиди, – разрешил хозяин, – жалко, что ли.
– А в шахматы?
– Какие, на хрен, шахматы, я чуть живой, всю ночь животом промаялся.
– Да я уж фигуры расставил, скучно просто так сидеть. Вставай, ну!
    Сыграли партию, Николай Иванович проиграл и очень на себя рассердился, ругал себя, обзывал, однако снова был разгромлен. Хозяин лениво поскреб битую оспой щеку, прикурил валявшийся на подоконнике окурок, и сказал, хитро блеснув узенькими глазками:
– Совсем ты, парень, плохо играешь, подучиться б надо было, прежде, чем ко мне ехать.
– Да я лучше тебя играю!
– Это ты лучше?
– Я. Вот, на! – Муховский небрежно бросил на шахматную доску пять рублей.
– Это чего?
    Хозяин недоверчиво посмотрел сначала на деньги, потом на Муховского, потом опять на деньги.
– Пять рублей даю за партию.
– Значит, если я выиграю, пять рублей мои?
– Ясное дело.
– Расставляй, – хозяин торопливо стал двигать шахматные фигуры на соответствующие им исходные места на доске, не забывая про фигуры противника.
– Постой-постой. А если проиграешь?
    Шилом Бритый замер, такой вариант не приходил ему в голову вследствие полной невозможности.
– Тогда ты мне гуся, – подсказал Муховский.
     Вновь принялись играть, дымили беспощадно, табачный дым перистыми облаками слоился по комнате, нехотя вытягиваясь наружу сквозь щель приоткрытой двери.
    Николай Иванович не спеша лишил соперника абсолютно всех фигур и пешек, загнал короля в угол и там заматовал. На скамейках городского парка Культуры и Отдыха Муховский под настроение разделывал и перворазрядников, которые лихорадочно анализировали проигранную партию с точки зрения мудреных гамбитов, но каким образом проиграли её, понять не могли. Их вводила в заблуждение далеко не гроссмейстерская внешность Николая Ивановича.
     Вот и Шилом Бритый сидел, сжав в горстях побагровевшие от умственного напряжения уши, вновь и вновь озирая поле проигранной битвы. Этого не могло быть. Это было невозможно. Он только что, без труда выиграл две партии. Этот проигрыш – случайность, если бы он не зевнул коня в самом начале, никогда б не выиграл этот шоферюга.
     Хозяин поставил три бутылки самогона против проигранного гуся, получив мат в шесть ходов, чеканно произнес:
– Гусь, три бутылки и твоя пятерка против барана. Расставляй.
     Но хозяйка, как выяснилось, внимательно наблюдала за беспримерным турниром, с женской бескомпромиссностью она завершила его:
– Так вот ты зачем приехал! – рассекретила она Муховского. – Змеюга проклятущий! Не дам барана! 
– Убью, – убедительно сказал Шилом Бритый, и было видно, что это не в шутку.
– Пусть забирает гуся и самогон, и проваливает! – сказала хозяйка, завершая поединок малой кровью.
    Так закончил свой рассказ Дима Рыбаков, и опять засмеялся, но уже не так, как раньше  – тише. 
     Миша вышел из вагончика на свежий воздух, хотя свежим назвать его было трудно, немного постоял, приходя в себя после выпитого самогона, и отправился разыскивать старшего дизелиста. Он его разыскал, и выяснил, что с оборудованием на буровой всё в порядке.
     Когда он вернулся, Муховский и Штурман уже спали – Николай Иванович на лавке, Штурман – на полу, храпели наперебой, громко и не согласованно. Дима и Мила исчезли. Миша понимал, что разыскивать их не следует, но, ощущая тяжесть неисполненного долга, всё же вычислил место, где они могли находиться. Долго стучал в дверь:
– Дима, я забыл тебе сказать! Сегодня «День мастера» в семь часов вечера, ты понял или нет?
    Долго никто не отвечал, хотя явственно слышалось шевеление, шорох живых тел, потом из-за двери донесся раздраженный голос:
– Да и черт с ним, с «Днем мастера», прекрати орать!

 

Повесть Юрия ПОКЛАДА «ДЕНЬ МАСТЕРА»
опубликована в журнале «ПОДВИГ» №02-2020 (выходит в ФЕВРАЛЕ)