Людмила МАЛЁВАНАЯ «РЫБКА, ПЛЫВУЩАЯ ПО ВОЗДУХУ». Отрывок из романа.

Предложен автором для публикации на сайте

        На стук долго не открывали. Звонок не работал – пришлось постучать. Амалия смотрела на грязно-синюю кнопку и недоумевала: неужели обычный дверной звонок мешает творческому процессу? Ведь глупо получается. Зачем кнопка, если она не работает? Амалия раздражалась все больше. Планы рушились на глазах, и она не могла повлиять на ситуацию.
 Покуда Амалия размышляла, дверь бесшумно открылась. Серж нервно и без слов оттирал руки тряпкой, из-под бровей смотрел на гостью.
 – Добрый вечер, – уверенно начала Амалия. – Проходите, – оборвал Серж и пропустил в мастерскую. Он закрыл дверь на цепочку и прошел мимо Амалии в комнату, служившую мастерской.
 Амалия медленно переступила порог, брезгливо оценила старый, вытертый и местами раскрошившийся линолеум. Откровенная нищета помещения и въевшаяся по углам грязь вызвали брезгливость и желание уйти, но она уверенно засеменила следом, наплевав на нарастающую неприязнь.
 Вдоль стены, занавешенные тряпками, стояли картины. Еще одна, видимо неоконченная, на этюднике. Подойти и заглянуть под тряпки захотелось немедленно. В этих тряпках виделся ей некий вызов. Накрыть сырую картину на этюднике было само собой разумеющимся, а вот прятать готовые полотна – это странно. Подогревая в себе любопытство, Амалия, пытливо заглядывая в глаза Сержа, спросила:
 – Готовишься к выставке?
 Он замер, посмотрел внимательно, прищурив один глаз, словно выбирая ракурс для портрета.
 – С чего вы это взяли?
 – Интуитивно, – улыбнулась Амалия. Сейчас, в такой близости, как казалось, к исчадию зла, она трепетала и ощущала себя Орлеанской Девой в сверкающих доспехах.
 – Давайте без этих суеверных бабушкиных штучек, – скривился Серж. – У вас ко мне было дело… Какое?
 Амалия хотела уже обидеться за сравнение с бабушкой, но вовремя спохватившись, что обиды будут совсем некстати, сказала:
 – Понимаешь, я уезжаю. Надолго. Скучать буду. – Она вдохнула поглубже и продолжила чуть увереннее: – Хочу заказать пейзаж, где бы ты изобразил наш дом и двор. Время года – на твое усмотрение. Условие одно – на картине хочу видеть свои окна. Ну и времени – неделя. Это возможно?
 Серж удивленно приподнял бровь, задумчиво помял в руках и без того измятую тряпку и ответил:
 – Действительно, отчего бы и не написать?
 – Что-то душно тут у тебя… – сказала Амалия, на ощупь находя стул и пытаясь на него присесть. – Снова давление, наверное… Сереженька, принеси воды, будь так добр…
 Потерев кончиками пальцев виски, Амалия отработанным жестом смахнула невидимую слезу, потом закатила глаза и вполне натурально побледнела. Этот образ она репетировала многажды. Играть нужно было правдиво, ибо предмет любви – актер, хоть и не столичного театра, а по Станиславскому учился.
 Серж вышел, и Амалия кинулась к картинам. Приподняв один за другим края тряпок, она, словно в маленькие оконца, заглянула: с портретов смотрели лица девчонок, в разное время живших у Сергеевны. Хотя сказать, что они смотрели, было бы слишком. Лица их были смиренны, и веки опущены или совсем закрыты. Вернув тряпки на место, Амалия подошла к этюднику. Там пряталась незаконченная картина – портрет Ленки, Полининой сестры. Что-то неуловимое в портрете и во всем образе напоминало Полину. Лицо, немного искаженное нервной кистью художника, сейчас отображало обеих сестер.
 
Картины были хороши. Необыкновенно хороши. Не те, что Амалия частенько видела, проходя через вернисаж на остановку трамвая и смущенно здороваясь с соседским мальчиком Сережей. Тот восседал рядом со своими пейзажами с видом равнодушным и одухотворенным, ковырял пластиковой вилочкой в ста граммах салата оливье из ближайшей кулинарии или вгрызался в начинку крепко зажаренного копеечного пирожка с картошкой. В удачные дни он с деланым равнодушием ел биг-мак и запивал кофе
 Амалия, конечно, большим знатоком живописи не являлась, но отличить мазню от вдохновенной вещи могла. А уж обычная мазня самого Сережи от этих полотен отличалась, как «Сикстинская мадонна» от граффити. Видно было, что мальчик вырос. Сам над собою вырос. Очень прочувствованные картины: добавить золота, и получится Климт. Совершенно в его манере: женщины и вокруг – роскошные, немного пряные орнаменты.
– Амалия Викторовна, ваши гости обычно копаются в комоде с бельем? – непринужденно-ровный голос Сержа заставил Амалию подпрыгнуть на месте.
– Тут эта… ну, тряпка слетела… – залепетала она. – Извини, я…
– Сама слетела? – спросил Серж, медленно подходя ближе. Он нес стакан с водой для Амалии и чашку с чаем для себя. – Неужели… Очень неприятно… А я вам чаю заварил. На кухне стоит. Теперь уже и не знаю, захочу ли чаевничать со шпионкой.
Несколько шагов назад, и Амалия оказалась за этюдником, еще шаг, и, споткнувшись о топчан, упала навзничь на вытертый плюш. От неожиданности в ту же секунду у Амалии вырвался короткий вопль и замер где-то под потолком.
– Амалия Викторовна, прекратите орать и не устраивайте здесь дешевый театр. – Серж морщился и отворачивал лицо от гостьи. – Уходите и передайте Ксенофонтову, что картин он не получит и выставка мне не нужна. Уходите сейчас же.
Хуже всего то, что нельзя было понять, говорит ли он с юмором, или это нервное раздражение самой Амалии выдает желаемое за действительное. Но запретные-то полотна она видела! Девушек видела. К слову, у всех глаза почему-то закрыты и лица торжественно-пусты, как прекрасные вазы из чешского хрусталя. Если Сережа имеет отношение к исчезновению девушек, то лучше всего – срочно унести ноги.
 Она покусывала нижнюю губу, смотрела на Сережу и оценивала свои физические возможности. Вряд ли получится проскочить мимо и выбежать из мастерской. Хорошо хоть не разувалась. Орать тоже бесполезно – шум машин на проспекте заглушит все вопли.
 Медленно сев, Амалия машинально одернула юбку и осмотрелась. Совершенно ясно было: чтобы пройти мимо Сережи, нужно почти протиснуться между ним и картинами у стены. Оправдываться дальше казалось еще более глупым. Она настроилась идти напролом, если ему приспичит нападать. Осторожно поднялась на трясущихся ногах, присматриваясь к Сереже, который жадно и шумно, большими глотками пил чай, оценила расстояние до двери. Казалось даже, что о гостье он или совсем забыл, или демонстративно не замечает.
 Страх и отсутствие здравого смысла толкнули Амалию к входной двери. Сердце билось так громко и сильно, что звук его заглушал все прочие звуки. Не глядя на Сережу, она подхватила сумочку и пошла на одном дыхании. Переступая с ноги на ногу, напоминая нервную лошадь, Амалия ловила себя на том, что шаги попадают в такт с глухими ударами сердца. Шаг – и сердце ухает вниз и медленно ползет вверх. Пройдя несколько шагов, она скосила глаза, чтобы оценить опасность. Сережа допил чай и с неподдельным интересом рассматривал что-то в пустой чашке. «Гадает он, что ли…» Она в последний раз оглянулась: в дверном проеме, как в винтажном багете, черно-белой фотографией стоял Сережа с анилиновой чашкой в грязных руках.
 Беспрепятственно выйдя из мастерской, Амалия пожалела, что не курит. Сейчас она крайне нуждалась в каком-то стабильно-монотонном движении, способном отвлечь и успокоить. Никто не пытался догонять, но страх холодными пальцами продолжал держать за горло и кисти рук. Амалия семенила по тротуару, временами переходя на бег трусцой, потом сама же себя осаживала и пыталась идти спокойно. Словно уловив ее настроение, небо сыпало на голову все подряд: и дождь, и снег, и мелкую колюче-ледяную крупу. Амалия остановилась, вытащила телефон и поискала записанный номер Терехина. На звонок никто не отвечал. Абонент был доступен, просто не слышал или не желал слышать звонок.