Виктор ПРОНИН

СРОК ДАВНОСТИ
Отрывок из романа

*
Для полного понимания следователя Пафнутьева нельзя не сказать об одной его привычке, о которой не знал никто. Да он и сам о ней не догадывался, об этой своей привычке, да и привычкой он ее не считал. Скажем так – манера, или, еще проще, – обыкновение. Да, это слово будет наиболее уместным здесь, в этом моем затянувшемся повествовании о том, как близко, в полном смысле слова на расстоянии вытянутой руки, находимся мы от собственных поступков не просто неожиданных, а попросту говоря, злодейских. И все это в нас есть, живет где-то в наших глубинах, ничем о себе не напоминая, и только ждет своего часа, чтоб выплеснуться вот так: злобно, кроваво и безжалостно.
Но об этом чуть ниже, еще немного о Пафнутьеве. Добившись полного одиночества, что бывает не часто и дается нелегко: отгородившись от дружеских голосов и женских соблазнов, от телефонных звонков и уличного машинного рева, имел он обыкновение, не торопясь поговорить с самим собой, со своими подследственными, с начальством и подчиненными. Короче, возникала в нем необходимость с человечеством поговорить, пожаловаться, посоветоваться.
Назвать вещи своими именами.
Истинными именами.
В каждодневной суете истинность как-то стирается, обрастает налипшими лукавыми суждениями, ложными объяснениями… Так статуя прекрасной женщины обрастает ракушками на морском дне. И уже не знаешь – богиня красоты там, под слоями ракушек, или страшилище из морских глубин…
Другими словами, со всего, что Пафнутьев узнал, что ему сказали, в чем признались, что утаили, со всего, что услышал за день, надо было содрать слой ракушечника и добраться до истинного значения слов и поступков.
«Ну что, ребята? – проговорил Пафнутьев почти вслух. – Поговорить надо… Вы ни в чем не признаетесь… Это нормально. С этого все начинают. А потом, когда вы освоитесь в новой обстановке… А она, эта обстановка, совсем не такая, к какой вы привыкли… Нары, параша, железные двери с маленьким зарешеченным окошком, сокамерники… Там одни сокамерники чего стоят! И приходит понимание случившегося… Да, десять лет – это большой срок. Вы привыкли думать – обошлось. Оказалось, что ничего подобного. Не обошлось. Вам не повезло – начались работы по благоустройству парка. И неприметный бугорок, который за это время зарос травой и кустарником… Этот бугорок сгребли. Когда-то выуговорили бульдозериста его насыпать… А теперь другой бульдозерист сдвинул его в сторону… А в кулачке у Светы эта злосчастная пуговица… А тут еще Евдокия Ивановна… Со своим негаснущим ожиданием дочери… И она ее дождалась…
Очень много случайностей… Но, с другой стороны, вам слишком долго везло…
Понимаю – наутро вы все были в шоке от того, что произошло… Знаете, ребята, у меня такое ощущение, что изнасилования как такового и не было. Но что-то у вас с девочками в ту ночь произошло…
Эксперт утверждает, что ваши юные головки… Это, девочки, я уже к вам обращаюсь… Эксперт утверждает, что ваши юные головки были проломлены…
Что-то у вас с ребятами произошло… Ссора… Обида… Я допускаю, что ребята попросту не смогли вас изнасиловать… Вы все были под хмельком… А ребята попросту пьяны… И вы над ними посмеялись… Легко, не оскорбительно… Ведь у вас праздник… И слово за слово… И плохая водка… И юное самолюбие… И дурное воспитание…
Тогда, десять лет назад, тут тоже работал бульдозерист. И тоже выпил… И заснул в кабине… Во жизнь пошла! Без бутылки водки ничего ни с кем не происходит! И вы уговорили бульдозериста немного сдвинуть холмик… Делов-то… И он сдвинул… А девочки, вполне возможно, были еще живыми… Так что, скорее всего, живыми вы их зарыли… С бульдозеристом-то расплатились? А что могли ему посулить? Опять же бутылку водки… И он не нашел в себе сил отказаться… А кто сможет? – спросите вы у меня...
Ну, ладно, зарыли и разбежались. Бульдозерист опять в кабине заснул, какой с него спрос… Он наутро и не помнил ничего…
А утром вы встретились на вокзале…
Протрезвевшие…
Состояние шоковое…
И созрел план – разбегаться… Немедленно… И подальше…
Вы уже не могли находиться в городе. И общаться друг с другом не могли. Как я вас понимаю! И говорить о чем? О ночных подвигах? Как бульдозериста за бутылку водки купили? Но и об этом вы говорить не могли.
И одна мысль – разбегаться.
А по дворам уже бегают в ужасе мамы девочек, бегают их отцы, братья…
Вам попросту стало опасно оставаться в городе…
До пуговицы ли вам в это утро… Никто из вас не заметил, что одной пуговицы не хватает…
Не завидую я вам, ребята, ох, не завидую…
Но кто-то же первый опустил камень на голову девочке… Что же такого она могла сказать, чтобы в юной пьяной голове поднялась такая злоба? Кто же был первым?
А сейчас? Сегодня? Как со злодеями поступить? Как от расправы уберечь? Да и надо ли спасать от расправы? Может пусть лучше будет суд скорый, суд правый?
Ты, Павел Николаевич, свое дело сделал, преступников установил, отойди в сторонку, а? Слабо?
Или сажать их всех по камерам, приставлять охрану?
Их же всех в городе перестреляют до суда. А чтобы этого не случилось, им надо молчать и все отрицать.
А Евдокия Ивановна молчать не будет. Она уже не молчит… Ласково поглаживает свой молоток, приготовленный к возмездию…
По моим сведениям, она уже сколачивает боевые отряды…
Так, может, пусть свершится возмездие-то?
Не зря мне привиделись охотничьи патроны, заряженные кабаньей картечью, до бритвенной остроты заточенный нож из рессорной стали, на «жигуленке» бампер из приваренного рельса… Да он слона сшибет и никаких следов на нем не останется.
Надо срочно прятать ребят в камеры, не то судить будет некого. Их же просто разорвут на куски.
Сведений у меня нет, но в городе что-то зреет, чует мое многострадальное сердце.
Срочно – по камерам.
Их даже в общую камеру помещать нельзя – страшно подумать, что с ними сделают, насильников там не жалуют. Там праздник, когда в камере появляется насильник. Там суда ждать не будут…
Ох, ребята… Признаваться вам надо, повинные писать…
Сегодня же связаться с прокурором…
И с Шаландой – пусть отлавливает и в одиночки сажает.
Не то молоток Евдокии Ивановны уже сегодня в ход пойдет, уже сегодня кровушкой обагрится.
Не зря у закрытых гробов во дворе Евдокии Ивановны уже полгорода толчется…
Люди крови хотят… А на гробах портреты девочек… Они как бы тоже в толпе, как бы среди живых людей… Хорошо, что хоть черепа не выставили… А кто-то предлагал… И не просто предлагал – настаивал…
Но портреты поставили… Большие портреты, под стеклом, в рамках… Тоже ведь работа… Отобрать снимки, заказать увеличение, оплатить… Тут ведь оргкомитет нужен…
Ну, Евдокия Ивановна, недооценил я тебя… И ведь открылась, дала знать, что есть у нее ребята, готовые взять в руки и молоток, и нож из рессорной стали, и ружье с кабаньей картечью, и сесть за руль «жигуленка», у которого вместо бампера рельс приварен… После встречи с этим рельсом никто не поднимется.
А знаешь, Евдокия Ивановна, дорогая моя помощница и соратница… тебе бы тоже не мешало поберечь себя… Сгущаются тучи, Евдокия Ивановна, чует мое сердце, сгущаются тучи и над твоей седой головой. Засветилась ты, Евдокия Ивановна. Как бы чего не вышло…»

**
На скамейке напротив своего кабинета Пафнутьев увидел привычную уже, чуть сутуловатую фигуру Евдокии Ивановны. Увидев его, она поднялась, сделала шаг навстречу и остановилась – как раз напротив двери в его кабинет.
– Здравствуйте, Евдокия Ивановна! – радостно приветствовал ее Пафнутьев. – Рад видеть вас в добром здравии! Что случилось хорошего в вашей жизни?
– Ладно, Павел Николаевич… Узнали, и слава Богу. Впускайте меня в свой кабинет, усаживайте поближе к своему столу и задавайте ваши вопросы. Что? Где? Почем?
– Что новенького?
– По вашему лицу я вижу, что вы уже все знаете – выпускают насильников и убийц на волю вольную. Срок давности. Дескать, намаялись бедолаги за десять лет – заслужили.
– Что делать, что делать, что делать! – горестно проговорил Пафнутьев, закрыв лицо руками.
– Как что делать? – весело воскликнула Евдокия Ивановна. – Исполнять задуманное! Наши цели ясны, задачи определены, за работу товарищи, как сказал один не очень умный человек. Но не злобный был, нет, терпеть его можно было. И терпели. Ближайшие соратники его не вытерпели, но это уже их проблемы. Нам бы со своими разобраться.
– И желание такое есть?
– Что значит есть, Павел Николаевич! Оно всегда было, а сейчас только окрепло. Вы свое дело сделали, назвали убийц по именам, выяснили, кто какую девочку убивал, измывался, жизни лишал. Моя Света тоже свою работу выполнила – оборвала пуговицу на курточке у злодея, десять лет ее в кулачке держала, а возможность представилась – тут же вам ее на стол и положила. Видела ее недавно во сне… Радостная, веселая, все, говорит, у нас получилось, все состоялось, пора за дело приниматься.
– Так и сказала?
– Так и сказала. И привет вам передала.
– Привет с того света? Звучит как-то жутковато, но поскольку я услышал его из ваших уст, то можно допустить, что ничего зловещего меня не ожидает.
– Все у вас, Павел Николаевич, будет хорошо. Из всей этой свистопляски вы выйдете победителем.
– А вы, Евдокия Ивановна?
– Я сделаю все, что положено. Но я не уверена… Я не уверена, Павел Николаевич… Я не уверена, что выживу. Да я к этому и не стремлюсь. Моя задача скромнее.
– Если я вас правильно понял, все, о чем мы с вами говорили в вашем домике… Все остается в силе?
– И даже более того. Но случилось и досадное недоразумение… Помните тот молоток, который вам так понравился?
– Как не помнить! – воскликнул Пафнутьев. – Он до сих пор у меня перед глазами.
– С тех пор, как в городе стали известны имена убийц… В моем доме побывало столько людей… Приходили целые делегации… Деньги несли, вещи, коробки с конфетами… Но молоток исчез.
– Но вы найдете ему замену?
– Уже. Он чуть другой, но тоже в рабочем состоянии. А помните, Павел Николаевич, в самом начале нашего знакомства я сразу сказала вам, чем все это закончится? Помните? Я сказала вам, что жены у этих подонков окажутся в больницах, у детей обнаружатся опасные заболевания, а рабочие коллективы, где трудились эти сволочи, завалят слезливыми письмами прокуратуры, редакции газет и журналов.
– Помню, все помню! Но, с другой стороны, могу напомнить о том, как я предлагал вам перейти на службу в наше учреждение.
– Но я и не отказывалась! – рассмеялась женщина. – Я и сейчас не отказываюсь! Как говорится, бери меня – я вся твоя!
– Заметано! – радостно воскликнул Пафнутьев, поднимаясь из-за стола. – Вот отгремят наши грозы, и мы с вами поговорим на эти темы.
– Надеюсь, Павел Николаевич, у нас с вами будет повод встретиться и до того, как отгремят наши грозы, – уже от двери произнесла женщина странные слова. И чем дольше Пафнутьев думал о них, тем в большую озадаченность впадал. И к вечеру довел себя до такой взвинченности, что, уже не колеблясь, позвонил Шаланде и произнес сдавленным голосом:
– Жора… Есть разговор.

Роман Виктора ПРОНИНА «СРОК ДАВНОСТИ»
опубликована в журнале «Детективы «СМ» №05-2016г. (выходит в октябре)