Максим СОМОВ

 

 

 

 

ШПИОНКА СТАЛИНА

Глава из повести «РОЖДЕСТВО в БУДУПЕШТЕ»
ПРЕДЛОЖЕНА АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

Зима 1944 года наступила внезапно, укрыв снегом почти всю Большую Венгерскую равнину, однако декабрь не был холодным. Дунай не замерз, неторопливо нес свои потемневшие воды, но заснеженные мосты, связывавшие Буду и Пешт, побелевшие крыши домов, тротуары, ветви деревьев выглядели опрятно и даже романтично. Снег словно укрыл всю грязь войны не только на земле, но и в мыслях большинства горожан и военных.
Столичные жители выходили на прогулки, устраивались в кафе, рассматривали витрины и заходили в магазины, стараясь привычной предрождественской суетой отогнать мысли о приближающейся Красной армии и о том, что силами, что имеются, город, скорее всего, не удержать. Но рокот артиллерийской канонады ощутимо приближался, как ни пытались горожане не обращать на это внимания.
В полночь на 4 декабря войска маршала Малиновского начали форсирование рукава Дуная, реки Шорокшари-Дуна у городка Эрчи, южного предместья Будапешта. Артиллерийскую подготовку не проводили, но разведка оборонявшихся на берегу венгерских и немецких войск вовремя заметила переправу. Низко повисли осветительные ракеты, заливавшие мертвенным, ослепительно белым светом поверхность реки, по которой медленно двигались понтоны и плоты с орудиями, надувные и деревянные лодки, обгоняя их, к противоположному берегу стремились найденные на пристанях речные катера и даже паровой паром, набитый пехотинцами в круглых касках. Венгерская артиллерия открыла огонь, снаряды падали не только на реку, но и на противоположный берег, где у фермы Синя скапливались ожидавшие переправы советские части. Но несмотря ни на что русские продолжали форсировать реку. В небольшую баржу, до отказа наполненную людьми, угодил снаряд, и она быстро пошла ко дну. Тут же из-за причала была выведена вторая, такая же, быстро загружена пехотинцами и направлена через реку. На берегу переправлявшихся красноармейцев встречали пулеметным и ружейным огнем. Оставшиеся в живых искали укрытия в сильно заросших отмелях на берегу, скрывались за трупами товарищей и огрызались из винтовок и автоматов.
Капитан венгерских сил противовоздушной обороны Бенедек Бот, позиции батареи которого находились в полукилометре западнее, заслышав стрельбу, вооружился биноклем и перешел в окопы соседнего батальона резервистов, оборонявшего берег. В окуляры он отчетливо видел, как на понтоне, получившем попадания осколков, вздрагивали и валились в воду красноармейцы, но гребцы упрямо продолжали направлять стальную посудину к берегу. Высадив десант, половина которого была тут же скошена пулеметами, раненые бойцы принялись грести обратно к берегу, занятому красноармейцами. Бот стал следить за этим понтоном, словно выбрав, выделив его в сумятице переправы. На некоторое время он терял понтон из вида, но осветительные ракеты вспыхивали вновь, и капитан с непонятным облегчением снова находил его и раненых гребцов, некоторые из которых орудовали веслами лежа. Вот понтон ткнулся в наскоро возведенный саперами причал, под разрывами снарядов бойцы сняли с него раненых, закатили пушку и снова оттолкнулись шестами, направляясь к противоположному берегу. Рядом снаряд в щепки разметал лодку. Солдат, которого Бот взял с собой для связи и на всякий случай, стараясь перекричать звуки стрельбы, спросил:
– Господин капитан, а что русские делают с врагами, если так обходятся со своими солдатами?
Капитан ответил:
– Ты видел хоть один русский бомбардировщик? Они давно могли бы смешать Эрчи и нас с землей. Ничего они с тобой не сделают. – И задумчиво прибавил: – Если сам ушами хлопать не будешь.
Советским войскам удалось захватить и удержать несколько плацдармов, но впереди их ждал еще один рубеж обороны – «Маргит», «Маргарита», названный по одному из дунайских островов. На этом рубеже фронт стабилизировался, и, видимо, не на один день. И Бот получил разрешение смениться и отдохнуть.
Все в городе словно сговорились, решили не замечать войны, приближающихся последних дней прежнего Будапешта. Капитану даже начинало казаться, что неприятности пали только на его голову. Бот вернулся в свою квартиру, которую снимал у хозяйки дома, расположенного довольно далеко на запад от центра, на красивой, мощенной булыжником, почти деревенской улице. Снег превратил соседние дома в картинку с рождественской открытки, и Бот стал думать, что, возможно, все еще обойдется, и думал так, пока не обнаружил в своем кабинете пропажу. Ею была прошитая в углу нитью тонкая стопка покрытых машинописным шрифтом листов на немецком и венгерском. Растерянно стоя у окна в своем кабинете и созерцая выдвинутые и выложенные друг на друга ящики стола, Бот автоматически повторял про себя вдруг всплывший в сознании текст: «Строго секретно. Инструкция группе ПВО по организации, управлению, выполнению особых заданий в связи с операцией…» Бумаги эти давно утратили смысл.
Еще 9 октября начальник Объединенного штаба Гонведа – венгерских сухопутных войск – генерал Янош Вёрёш издал приказ, согласно которому часть, в которой служил капитан Бот, как и многие другие зенитные подразделения, были брошены на усиление кое-как собранной и явно не боеспособной пехоты. Батальон жандармерии, учебный батальон полиции, еще один батальон, набранный из заключенных, – эти силы и зенитчики Бота, переводившие свои орудия на прямую наводку по наземным целям, должны были прикрывать окраины Будапешта от советских танков с направления одной из дорог, ведущих к столице. Обстановка менялась очень быстро, и пропавшая инструкция была совершенно ненужной, однако грифа секретности с нее никто не снимал. Перед каким-то совещанием Бот взял ее домой, чтобы утром на свежую голову отрапортовать начальству как следует, да так и забыл вернуть в стальной ящик на замке, свой полевой сейф.
На бульваре Вамхаз работал бар, увеселительное заведение для господ офицеров с музыкой. Капитана Бота здесь хорошо знали, румынская певица Изабелла Сцилла – она выбрала себе незамысловатый псевдоним, похожий на венгерское слово csillag, звезда – на маленькой сцене одаривала его столь томными улыбками, словно хотела, чтобы ни у кого из присутствующих не осталось сомнения в характере их отношений, и это почти выходило за рамки приличий.
Изабелла была красива столь очевидной красотой, которая делает женщину словно неодушевленной. Идеальная фигура, мягкие, крашенные в светло-каштановый цвет волосы до плеч могли вызвать восхищение, но абсолютно правильное лицо с большими глазами, прекрасные губы, точеный нос делали ее похожей на картинку с обложки журнала, лишенную какого-либо индивидуального своеобразия. IV корпус Гонведа, размещенный в Будапеште, был, в сущности, административной единицей, и столичные офицеры пугались такого обезличенного совершенства, тем более что выбор у них был. Но фронт приближался, и в городе появлялись люди из окопов, для которых женщина, тем более красивая, элегантная и ухоженная, была сродни давно запоздавшему пайку. Возможно, для того, чтобы уберечь Изабеллу от таких типов, совестливый Бенедек Бот и завязал с ней отношения, и теперь Белла была, как бы официально, занята, что лишало конкурентов капитана права претендовать на ее внимание.
Капитан дождался, пока она допела «Лили Марлен», и подсела за его столик. На удивительной смеси английского, немецкого и французского языков, на которой Бот общался с Изабеллой уже два месяца, с тех самых пор, как они сошлись, капитан осведомился, долго ли ей еще работать, и, услышав что она, конечно, может освободиться раньше, сказал, что подождет. Игнорируя сдержанные, но недвусмысленные улыбки офицеров, сидевших за другими столиками, Бот помог своей даме накинуть манто, усадил в машину и привез к себе.
Увидев разгром в комнате, что служила офицеру кабинетом, Изабелла застыла в странном оцепенении.
Бот усадил ее на диван, присел рядом и без долгих предисловий задал вопрос:
     -  Belle, look here, didn’t you by any chance pick up some papers of my desk… heir soir?
(Послушай, Белла, ты случайно не прихватила каких-нибудь бумаг с моего стола... вчера вечером? (англ, фр.).
Капитан спрашивал обычным тихим голосом, улыбаясь, как бы между прочим, но при этом пристально глядя в лицо девушки. Разумеется, он осознавал, насколько примитивен был его метод разоблачения – вот так просто взять да и спросить. В глубине души он и сам посмеивался надо всем этим, над самим собой. И одновременно осознавал, что этот смех таится глубоко под спудом тревоги и опасений за себя, жалости и толики презрения к румынской девице, отвращения и настоящего страха войны. В конце концов он решил, что дурачится для самого себя, чтобы немного развеселиться. Едва он приготовился спросить еще раз, как Изабелла откинулась на валик дивана и устроила истерику.
Бенедек уже было подумал, что его краткий допрос увенчался успехом. Лежа лицом вниз, так, что волосы свисали почти до пола, девушка рыдала среди подушек. Капитан с твердостью вновь придал ей сидячее положение, откинул с лица волосы и только приготовился узнать, зачем же лихая девица взяла этот мусор и куда подевала, как на него полился поток красноречия. Сквозь всхлипывания Изабелла говорила, что он был ее первым мужчиной – что было очевидной и бесстыдной ложью, что врачи сказали, будто жить ей осталось полгода, что лекарства от ее редкой тропической болезни науке неизвестно, а он, Бебе, совсем перестал обращать на нее внимание… Но она давно работает на русскую разведку, и теперь, когда большевики заставили ее выкрасть секретные документы, им вдвоем придется бежать в Аргентину.
Капитан встал, подошел к шкафу, плеснул на донца стаканов коньяку из бутылки, вложил один из них в ладонь Беллы.
– Ну, давай выпьем с испугу…
Забрал у нее стакан и спросил:
– Скажи, а кто готовил тебя? Кто инструктировал, отдавал приказы?
Девушка надолго задумалась, затем приблизила подурневшее от выпитого и от умственных усилий лицо к сидящему напротив капитану и громким шепотом сообщила:
– Сталин!
Бенедек заботливо уложил ее, укрыл пледом, сказал: «Спи» и отправился поговорить с горничной. Магду, деревенскую девчушку, почти подростка, он взял в прислуги тоже из жалости, буквально подобрав на площади. Бдительная хозяйка дома также приняла в ней участие, поэтому какие бы то ни было слухи были исключены. Магду он встретил на лестнице и сразу повторил свой вопрос о бумагах.
Она остановилась на ступеньках, бледная, с лихорадочно блестящими глазами. Должно быть, подумал Бенедек, она решила, что сейчас же будет рассчитана. Срывающимся голосом Магда уверяла господина капитана, что ей и в голову не могло прийти не только брать, но даже и читать его бумаги, что она только убирала в комнате, почти не дотрагиваясь до стола…
– Успокойся, Магда, – ободрил ее Бенедек, – все хорошо. Скажи только, не заходил ли ко мне кто-нибудь? Может быть, другие военные?
– Да, позавчера, офицер, – тут же с готовностью ответила девушка, но потом снова заволновалась: – Простите, я забыла вам сказать…
– Не волнуйся. Что за офицер?
– Немец. – Она пальцами изобразила короткий зигзаг у платка, который скрывал ее плечи, словно рисуя руны-молнии на петлицах. – Эс-эс… Вы куда-то ушли, не на службу… Он был довольно бесцеремонным, сказал, что будет ждать, и прошел в ваши комнаты… Я говорила, что не знаю, когда вы вернетесь, но он почти выгнал меня… А потом ушел, я только услышала, как хлопнула дверь.
– Как он выглядел? Высокий или маленький? Лицо узкое или широкое?
– Как все немцы. Бритый, без усов, длинный, глаза страшные… Черные волосы с проседью – я заметила, когда он снял фуражку…
Под описание подходил гауптштурмфюрер Эрих Кляйн.