Николай ГЕЙНЦЕ

 

 

 

 

ТАЙНА ВЫСОКОГО ДОМА
Отрывок из романа

Управляющий Высокого дома Иннокентий Гладких медленно вышел из сада и направился на прииск. Там кипела работа – работа нищих над добычею золота. Роковая несообразность жизни! Золото добыто, но кем и как – зачем знать нам? Нам надо лишь одно – золото.
По Московско-Сибирскому тракту тянется ряд повозок, окруженных конвоем. Это идет караван с добытым на приисках золотом. В дно каждой повозки вделан ящик с драгоценным металлом.
На Монетном дворе это золото превращается в полуимпериалы (половина империала — российская золотая монета). В какие красивые стопки укладывается он – этот изящный, блестящий желтенький кружочек! Как удобно, не говоря уже о том, как приятно, класть его в кошелек!
    Родится ребенок. Его крестный отец кладет под подушку матери, лежащей в батисте и кружевах, на зубок новорожденного полуимпериал. Богач ставит его на карту, покупает на него любовь и ласку, почет и уважение.
Наличие этих красивых монет обуславливает людское счастье, доставляет радость и довольство – таково мнение большинства. Каждый стремится добыть полуимпериалы. Всюду и везде в России полуимпериал – современный Архимедов рычаг, способный перевернуть мир.
Но задумывается ли кто-нибудь, каким тяжелым, поистине каторжным трудом добывается золото в Сибири? Немногие, думаю, знают даже, как и кем производится эта добыча.
Я расскажу про это.
ОКОЛО ЗОЛОТА
По трактовым и проселочным дорогам уже с первых чисел марта начинают двигаться толпы оборванных людей.
Сгорбленные фигуры, то изможденные, то зверские лица, лохмотья, которым не подыщешь названия, пьяные возгласы, стоны, проклятия, смешанные с ухарской, бесшабашной песней, – это партии рабочих, направляющиеся в тайгу на добычу золота.
Позади каждой партии едет в накладушке (телега с кожаным или рогожным верхом) степенный, откормленный приказчик. За ним двигается воз, нагруженный разного рода одеждой для партии: тут и озям (крестьянская верхняя долгополая одежда), и однорядки (долгополый кафтан без воротника из домотканого сукна), рубахи, сапоги, бродки (род обуви из грубой кожи) и прочее.
     Путь долог. Расстояния между селениями попадаются на сто верст. Мешки с провизией за спинами рабочих истощаются, ноша становится легче, но и желудки подчас пустуют. Наконец показалось и селение.
Привал.
Селение приготовилось к встрече. Кабатчик торжествует. Заготовленные запасы дурманного зелья идут в ход. У питейного дома толпа. Пропиваются остатки полученных задатков, еще не пропитые на месте их получения, пропивается последняя одежда и обувь.
Приказчик производит новый наем рабочих, выдает задатки, одежду, – но и их постигает та же участь.
К избе, занятой приказчиком, ранним утром другого дня собираются полупьяные, непроспавшиеся рабочие.
Большинство с еле прикрытым пестрядинной разодранной рубашкой телом (целовальник, видимо, не взял); некоторые, совсем обнаженные, требуют одежды, обуви, денег.
Приказчик, занимавшийся чайком, отрывается от самовара.
– Идтить как же? – вопросительно глядят рабочие осоловевшими глазами на вышедшего из избы приказчика.
– А зачем пропивали? Идите в чем мать родила, утробы ненасытные! – напускается он на них.
– Нет, уж это ты погодишь! – слышатся возгласы.
– Нанялся – иди, а не хошь – в полицию! – хорохорится приказчик.
– Не пугай, не испугаешь; нами сызмальства только три места и облюбованы: полиция, тюрьма да больница! – острят в ответ рабочие.
Толпа разражается пьяным хохотом.
Приказчик еще ломается некоторое время, но только для виду. От целовальника - кабатчика им уже с вечера взяты все заклады, со скидкою, и сложены на воз.
Начинается вновь раздача одежды или обуви и запись на счет, но уже по повышенным ценам; даются и деньжонки.
Партия трогается в путь с запасом провизии и водки на похмелье.
Так до следующего привала, а там – та же история.
В тайгу рабочие приходят, уже забрав почти за все время деньги; в лучшем случае остаются к получению гроши. Люди закабалены.
Кто же эти люди?
Подонки даже Сибири. Работящий ссыльный поселенец не пойдет в тайгу, не наймется на прииски.
Приисковый рабочий – человек, что называется, отпетый: летом в тайге, зимой в остроге – вот его жизнь. Заработков с прииска не приносят, а труд каторжный.
Разведка, шурфовка и промывка золота производится по течению местных речек и ручьев, в болотистых местах.
От м?шки, этого бича приисковых рабочих, одной из казней египетских, не спасает и толстый слой дегтя на лице и теле; она жалит немилосердно, залепляет глаза, лезет в рот и уши.
Болотные испарения также дают себя знать: цынга, она же скорбут, и другие болезни валят людей. Плохая пища пучит карманы золотопромышленников и животы рабочих.
Работы на приисках начинаются с конца марта, когда и прибывают туда нанятые артели или партии из поселенцев.
Каждая артель приводит с собой на прииск кухарку. Первое дело по приходе на прииск – это приведение в порядок отведенной для артели казармы.
Все казармы на зиму оставляются без окон, и только к весне артельщики получают из хозяйских амбаров рамы, железные печки и трубы; все это они сами прибивают и устанавливают.
Подчас самим же приходится класть печку из камня для выпечки хлеба.
До начала промывки золота все рабочие заняты заготовкой дров на все лето, чтобы потом не отрываться от дела. А также переметкой хозяйского прошлогоднего сена и засолом мороженого мяса.
Как только весеннее солнце пригреет, а снег начнет таять и начнут образовываться прогалины, каждая артель поглощена устройством приспособлений для промывки золота.
Характерный признак каждого прииска – это "плотки", или широкие желобы на столбах для приема воды сверху в машину. Машины для промывки золота по наружному виду напоминают водяные мельницы.
Починкой этих-то "плотков" или же установкой новых желобов, бутар, колод с необходимым возле них вашгердом – простейшим устройством для промывки золотого песка - и заняты прибывшие артели.
Артельщик ходит по целым дням с ендовой и лопатой и берет пробы со всех отвесов и различных разрезов, какие находятся на прииске, чтобы начать промывку наверняка. Иногда случается, что пески, при неопытности артельщика, дают хорошую пробу, на промывке же оказываются никуда не годными, иногда же – наоборот.
Такая же работа в описываемое нами время происходила и на приисках Петра Иннокентьевича Толстых, но в значительно больших размерах.
К чести Петра Иннокентьевича Толстых и его друга и доверенного Иннокентия Антиповича Гладких, надо заметить, что принадлежащий первому громадный по заявленной площади прииск считался раем для рабочих, сравнительно с другими: пищи там было вдоволь, и расчет велся на совесть, да и самый прииск находился в сравнительно здоровой местности.
Слава о таких исключительных приисковых порядках шла по всей Сибири среди поселенцев, и попасть на прииск к Толстых считалось фартом, то есть удачей.
ВАРНАК
Дочь хозяина Высокого дома Татьяна Петровна между тем, выбежав из сада, остановилась, а затем медленно пошла в сторону от дороги, где вдалеке, там и сям виднелись избы мелких приискателей-крестьян.
Такие приискатели всегда, в большем или меньшем количестве, ютятся вокруг крупных приисков, принадлежащих богатым золотопромышленникам.
Они работают на свой страх вне черты заявленной последними площади прииска, но за неимением книг, в которые могли бы записывать золото, приносят золотопромышленнику и продают со значительной скидкой, и это купленное золото значится в книге, как добытое на заявленном прииске.
Ввиду того что на прииске Толстых за доставляемое золото давали "божеские цены", приискателей-крестьян вокруг него собрался почти целый поселок, с маленькой деревянной церковью, существующей уже десятки лет, чуть ли не с первых лет открытия прииска, который в течение этих лет все более и более уходил в глубь тайги вследствие заявления все новых и новых площадей.
Добыча крестьян-приискателей вследствие этого год от года уменьшалась, но они не уходили с насиженных еще их отцами мест, обжились на них и довольствовались малым. Некоторые занялись даже хлебопашеством, хотя неблагодарная в этих местах Сибири почва не часто радовала их урожаем.
За поселком находился заброшенный прииск, уже окончательно истощенный, но он был все-таки куплен у бывшего золотопромышленника оборотистым мещанином Харитоном Безымянным, и в нем для виду копалось несколько рабочих.
Все достоинство этого прииска, из которого уже взяли все, что можно было взять, состояло в том, что он лежал на пути возвращения приисковых рабочих. Такие прииски называются "половинками", то есть лежащими на полпути.
Во время работ на других приисках на половинках тихо и пусто, работа на них начинается с осени. Золото, приходящее тогда извне, разносится по книгам как добытое на прииске.
Откуда же приходит это золото?
Ответ прост. Половинка – это род таежного кафе-шантана. Возвращающиеся с приисков рабочие находят здесь злачное место, музыкантов, таежных "этих дам", водку, строго запрещенную на приисках, и за все это они оставляют там заработанные гроши и краденное во время работы золото. Случается, что и летом загулявший рабочий или крестьянин-приискатель притащит на половинку золотого песочка.
Вообще же, летом и зимой на половинке обыкновенно утоляет свой невзыскательный аппетит более чем скромными яствами лишь редкий в этих местах путник под видом гостеприимства, но, конечно, небезвозмездно.
По направлению к этому-то поселку и половинке шла по берегу Енисея, задумчиво, как бы машинально срывая по дороге желтые цветы, Татьяна Петровна.
Вдруг перед ней как из земли вырос высокий, худой старик. Седые как лунь волосы и длинная борода с каким-то серебристым отблеском придавали его внешнему виду нечто библейское. Выражение глаз, полузакрытых веками и опущенных долу, и все его лицо, испещренное мелкими, чуть заметными морщинками, дышало необыкновенной, неземной кротостью и плохо гармонировало с его костюмом.
Костюм этот был – потертый озям с видневшейся на груди холщевой сорочкой, на голове у него зимний треух, на ногах – бродни, а за плечами – небольшая кожаная котомка. В правой руке он держал суковатую палку.
С первого взгляда можно было признать в нем "варнака", как зовут в Сибири беглых каторжников.
Татьяна Петровна отступила назад перед внезапно появившимся незнакомцем, не оттого, что испугалась встречи с "лихим человеком", каковыми принято у нас считать каторжников, но лишь от неожиданности.
Как коренная сибирячка, Татьяна Петровна с детства привыкла видеть в варнаке не лихого человека, а "несчастненького", который нуждается в помощи, и не только сам никого не обидит, но все время боится, как бы не обидели его.
Варнаков, впрочем, в Сибири не обижают. По тем трактам, где они идут "в Россию", то есть совершают преступное, с точки зрения Закона, бегство, в деревнях обязательно выставляют на ночь около изб, на особой полочке, приделанной у ворот, жбан квасу и краюху хлеба для "несчастненьких", а днем охотно оказывают им гостеприимство, и очень редки случаи, когда "варнаки", эти каторжники, платят за добро злом. Напротив, оказанное им доверие делает их тише ягненка и преданнее собаки, и своего рода каторжный «кодекс чести» установил, что нарушившего оказанное доверие варнака его собственные товарищи присуждают к смерти или убивая, или оставляя одного в тайге, обрекая, таким образом, на голодную смерть или на растерзание дикими зверьми.
Оправившись от первого испуга, Татьяна Петровна окинула стоявшего перед ней варнака внимательным взглядом, и от нее не ускользнуло необыкновенное выражение его лица, красноречиво говорившее о пережитых им несчастьях.
Сердце молодой девушки исполнилось искренней жалости.
– Я перепугал вас, барышня? – тихо спросил старик.
– Нет, но ты, дедушка, так неожиданно вырос предо мной и притом ты нездешний.
– Угадали, барышня! Видно, вы знаете всех несчастных в округе. Я издалека и много дней уже скитаюсь по матушке-Сибири. Проснувшись, увидел, что вы идете. Почудилось мне, что будто ангел-хранитель мой спустился на землю. Наверное, барышня, мне фарт будет.
– Дай Бог! А далеко тебе идти, дедушка?
– Теперь недалече.
– Если хочешь, зайди к нам во двор. Видишь, виднеется высокая крыша. Отдохнешь у нас на кухне и подкрепишься.
– Спасибо, барышня, да мне теперь рукой подать осталось.
Девушка вынула из кармана несколько серебряных монет и, передавая старику, сказала:
– Возьми, дедушка, пока, до фарта-то.
Глаза варнака наполнились слезами.
– Благослови вас господь, касаточка; ангельское, видно, у вас сердце.
Татьяна Петровна зарделась как маков цвет.
– Так вы живете здесь поблизости?
– Да, вон там, в Высоком доме. Я живу с отцом и крестным.
– В Высоком доме? – как бы про себя, повторил старик. – Этот дом разве не принадлежит больше Петру Иннокентьевичу Толстых? – спросил он.
– А ты знаешь его, дедушка?
– Ни, нет! Но много лет тому назад я слышал о нем.
– Так это и есть мой отец.
– Ваш отец?
– Конечно, если я его дочь.
Старик низко опустил голову и задумался.
– Если мне не изменяет память, то Петру Иннокентьевичу теперь лет семьдесят?
– Это так и есть.
– А вам, барышня, годков шестнадцать?
– Нет, мне скоро будет двадцать один, но меня все считают моложе, я мала ростом, а маленькая собачка, известно, до старости щенок, – засмеялась Татьяна Петровна весело.
– Скоро двадцать один, – снова задумчиво, как бы про себя, повторил варнак. – Я, может быть, покажусь вам излишне любопытным, – обратился он снова к ней. – Милая барышня, я знал когда-то давно, что у Петра Иннокентьевича была дочка, и он был вдовец, но эта дочь – не вы, так как более двадцати лет тому назад она уже была в ваших летах – ее звали...
– Марией, – перебила его девушка. – Я ее никогда не видала. Ее уже не было, когда я родилась. Только в прошлом году я узнала, что Мария однажды ушла и более уже не возвращалась, и никто не знает, по какой причине. Все думают, что она умерла.
Старик спросил прерывающимся от внутреннего волнения голосом:
– А вас как зовут, барышня?
– Татьяной.
– Ваша мать тоже живет с вами?
– Мою мать я тоже, как и Марию, никогда не видела. Она умерла, когда я родилась, – печально отвечала девушка.
– Как это странно! – пробормотал старик и провел костлявой рукой по лбу. – У Петра Иннокентьевича был в то далекое время, о котором я вспоминаю, служащий, нет, скорее друг, Иннокентий Антипович Гладких. Он жив еще? – спросил он Татьяну Петровну после некоторой паузы.
– Жив и здоров, и умирать охоты не чувствует, – отвечала она. – Он и есть мой крестный.
– Гладких ваш крестный! – воскликнул старик.
– Ну да, чему же ты так удивился, дедушка? – вскинула девушка на него свои глаза. – Да вот и он, легок на помине, идет сюда за мной.
Старик почти помутившимся взглядом посмотрел по указанному девушкой направлению.
Гладких действительно подходил к ним бодрой и твердой походкой, но, не доходя двух шагов до своей крестницы, вдруг остановился как пригвожденный к месту, окидывая пристальным взглядом варнака.
Эти два человека, носившие в своей душе столько одинаковых прошлых тяжелых воспоминаний, в течение более двух десятков лет хранивших, во всех мельчайших подробностях, кровавую тайну Высокого дома, узнали друг друга так, как будто последняя встреча их произошла вчера, а не два десятилетия назад.
Девушка в недоумении смотрела то на того, то на другого, не понимая ничего в этой немой сцене, инстинктивно, впрочем,чувствуя в ней страшную тайну, которая касается и ее. Сердце у нее томительно сжалось – она тоже как бы окаменела.
Вернемся, дорогой читатель, почти на четверть века назад и воссоздадим то прошлое, которое так мгновенно, сильно и ясно промелькнуло в умах встретившихся стариков.