Елена КУЗНЕЦОВА

  

 

 

 

 

НЕУДОБНЫЙ СОСЕД

Отрывок из повести

– Здравствуй, Илья.
– Здравствуй, Матвей.
Он улыбался мне, обнажая громадные лошадиные зубы, и, подойдя ко мне осторожно, уважая мою убогость, хлопал меня по плечу.
– Как поживаешь, Матвей Иваныч?
Он снова гладит меня по плечу, но уже сильней, требовательней. Я открываю глаза – надо мной стояла Варвара и удивленно смотрела на меня. И вопросительно.
То, что я заснул не под утро, измученный бессонницей, а в неурочный вечерний час, просто чудо! Варвара рассматривает меня внимательно, как нового жителя комнаты. Тоже мне, нашла диковинку.
– Поедем кататься? – спрашивает она обычным глухим голосом.
Ей явно этого не хотелось, она вымоталась за день. Что это за идея – хоронить Илью Брюханова! Но бессмысленный педантизм, дошедший до грани самоистязания, вынуждал к исполнению раз и навсегда принятых на себя обязанностей. Ей наплевать на то, хочу я кататься или нет, но хочется быть честной перед собой и перед своим чувством долга. Моя инвалидность – твой крест. Ну что же, неси его.
–  Хочу. Кататься.
Она медленно отвернулась и пошла надевать свое черное пальто. Когда мы, вкрадчиво стрекоча колесами моего кресла, выезжали в коридор, там было пусто. За те секунды, пока Варвара возилась с входной дверью, я окинул пространство нашего коридора еще несколько осоловелым взглядом и увидел, что все двери заперты. Только что пережитые события развили в жильцах роковой квартиры склонность к уединению. Мне показалось, что это временно, что вполне можно ждать какого-нибудь неожиданного взрыва. Я не успел проследить эту свою мысль, Варвара выкатила меня на площадку. Пока она выманивала твердым «вохровским» пальцем лифт на наш этаж, я ни о чем не мог думать. Наконец мы опустились. Почему-то остановились у почтовых ящиков. Сквозь дырочки видно, что в нашем что-то белеется. Варвара открыла ящик, долго рассматривала конверт, но без очков, ей ничего разобрать не удалось. Я безучастно молчал. Во время прогулок стиль наших взаимоотношений не меняется. Мне нет дела до ее почты. Во время наших прогулок мы не говорим друг с другом ни слова. Это понятно: ведь, кружа вокруг пруда, Варвара не может предложить мне поесть. Другие темы – природа, погода и т.п. – давно отмерли.
Наконец-то мы покатили. Уже полностью стемнело, но это и хорошо, ночной пруд нравится мне еще больше. Даже болтливые сограждане и суетливые собаки переменились в новом освещении, и я мог сочувственно следить за грациозным мельканием какого-нибудь терьера меж священнодейственно замершими стволами. Любопытно бы знать, каково воздействие этой красоты на Варвару, может быть, она воображает себя на посту, только теперь ей вверена достопримечательность – пруд.
Кресло остановилось под фонарем, и Варвара, войдя в середину светового пятна, опять начала рассматривать письмо. Краем глаза я покосился в ее сторону. (Попроси Варвара племянника, если попросишь, я прочту тебе это послание.) Варвара не захотела, она хотела остаться пунктуальной в выполнении договора о невмешательстве. Как говорится, вольному воля.
Варвара положила письмо в карман и прокатила меня еще метров пятнадцать. Удивительное существо; конверт, чувствуется, обжигает ей бок, руки трясутся, но в башке сидит обязанность объехать со мной пруд не менее трех раз. Ну что же, мучайся. Я ничем не хотел ей помочь. Кто знает, будет ли у меня еще один такой вечер. Еще никогда так не поблескивала вода, еще никогда я не чувствовал себя действующим осмысленно и секретно.
– Посиди, Илья, минутку, я сбегаю за очками.
Нашла выход. Ну беги, беги. Это даже хорошо. Это более чем хорошо, это счастье: вот, оказывается, о чем я мечтал всю жизнь – погулять вокруг пруда в одиночестве. Мелочь, доступная каждому кретину, для меня превращается в невероятное приключение. В этом и состоит мое главное отличие от людей. От нормальных людей.
Варвара очень удачно «забыла» меня, большую часть того интересного, что могла мне предоставить ночь, я отлично обозревал. Само собою – пруд, разнообразное дрожание морозного воздуха перед разнообразно освещенными окнами. Горожане же терялись во тьме, их присутствие скорее угадывалось. И ничуть не радовала мысль о них. Вдруг возникала надо мной освещенная вспышкой зажигалки курящая усатая морда, и волны сумрачного счастья снова смыкались за нелепым сладострастным бормотанием парочки горожан.
Очень скоро мне начало казаться, что кресло подо мною слегка раскачивается. Из той же счастливой слабости возникло и тонкое музыкальное волнение воздуха, и я задрал или попытался задрать голову, чтобы рассмотреть звездное небо над своей головой...
Ничто так не отрезвляет, как грубое вторжение. Не Варвара, просто варварски взвизгнули тормоза за спиной. Какой-то пьяный абрек покидал кооперативное кафе, укромничавшее в переулке. Смешно, но в такие моменты готов убить виновника. Будь у меня пистолет (о, Равиль!), я не задумываясь нажал бы на спусковой крючок вслед бешеному «жигулю».
Моя мысль, как гончая, кинулась по старому следу, хотя в этом уже нет нужды. В чем-то Равиль сумел настоять на своем. Мне мнилась какая-то  недоработка. Или счесть её асимметричной деталью, оживляющей слишком продуманную картину? Приходится.
Я оглянулся в сторону дома. Появилось чувство, что Варвара уже вошла в низенькую ограду сквера, но кремнисто поблескивавшая дорожка была пуста. Долго, секунд сто, я наблюдал ее, но картина не менялась. Только из кооперативного переулка выскочил еще один абрек.
 Я вдруг разволновался. Собственно, где Варвара? Речь шла не о дурацком ощущении брошенности, забытости, в другое время я бы только радовался возможности побыть наедине с собой и своим водоемом. Но в другое время Варвара не оставила бы меня. «Другое время» – эта короткая фраза неприятно шевельнулась у меня внутри, мгновенно распустившись целой гирляндой неувязок и шероховатостей, которую я спрессовывал в течение этого дня. Такое сложное, путаное дело ну ни за что не могло пройти чисто, без сучка и задоринки. Честно говоря, дело не кажется мне завершенным. Уже в первый момент, когда я, расслышав хлопок и убедившись, что никто не спешит выяснить, что это, пересек темный коридор и вкатил в комнату Матвея, его комната мне не понравилась! Я еле сдержался, чтобы не позвать на помощь. Решил, что страх – это естественно в такой неестественной ситуации. А надо было, осел, поверить себе! Зачем проявлять эту свою силу воли? Теперь мне уже математически ясно: что-то в комнате Матвея было не так, не хватало какой-то важнейшей детали. Уезжая с выковыренным из его пальцев пистолетом, я в последний раз окинул все внимательным взглядом... Чего же не хватало в комнате  самоубийцы Брюханова?! Наглого, вечно пьяного, хитрого, подлого, но сентиментального и болтливого гада. Не хватало – письма!
Я закашлялся: тяжелый, несвойственный мне кашель давил меня изнутри.
Я выслушивал километры его исповеди, меня всегда поражала эта невероятная истерическая страсть к самобичеванию, поливанию себя грязью. И этот его разветвленный, так до конца и не распутанный мною  комплекс вины перед разными людьми. Мог ли он отказать себе в столь пышном удовольствии, как последнее прощальное письмо? И даже, может быть, не одно. Наверняка письмо отправлено любимой и жестокосердной дочурке. Но ему было просто необходимо обратиться с прощальным приветом к Варваре. Попросить прощения за все, что было давно и  недавно. За то, что он был откровенен со мной, а не с ней, за то, что я, а не она, сопровождал его на этом последнем пути. Я не раз рассказывал ему о своём отношении к Варваре, говорил, что общение со мной исключает начисто возможность её участия в его делах.
Чтобы отправить письмо, нужно было всего лишь спуститься на первый этаж.
Варвара все не шла.
Просидев минут двадцать, я понял, что нужно ехать. Нужно ехать домой. Самому. Меня обуревали непривычные чувства. Попытки рассуждать логически разваливались, не доковыляв ни до какого вывода. Что она могла прочитать в этом письме? Что он там такое мог написать?!
Темнота вокруг стояла странная. Обычная темнота над моим прудом в этот час менее монолитна. В сегодняшней было меньше, чем следует, воздуха. Я медленно налег на колеса и, дрогнув правым на невидимом камешке, покатил вон с пруда. Одинокое кресло со сгорбившимся пассажиром, крадущееся в темноте, – странное зрелище, когда бы у него нашлись зрители. Руки быстро замерзли. Немного же во мне, наверное, крови.
У выезда я притормозил. Из предосторожности. По вечерним переулкам шныряли люди,  мне не хотелось стать жертвой их милосердия, невыносимо было бы оказаться в чьих-то жадных до жалости руках. Кроме того, гулящие горцы со своими «жигулями»...
Улучив подходящий момент, я преодолел – с третьего раза, включив все свои силенки, – низенький бордюрчик и оказался на асфальте. Удачно обогнул призрачно освещенную лужу у двери нашего парадного. Заметил, что меня трясет. Руки совсем окоченели,  я поднес их ко рту и стал выдыхать на них слабый белый пар. Не думаю, что меня трясло именно от холода.
Интересно было бы знать, сколько страниц в этом послании! Что вообще происходит в квартире? Я подержал руки под пледом.
Дольше всего мне пришлось возиться с входной дверью. Она у нас тяжелая, угрюмая, расхлябанная. Дважды она срывалась с моих жалких пальцев и ухала на место. Пришлось опять отогревать пальцы. И я изобрел в это время способ борьбы с косностью этой дверищи. Нужно было лишь сменить положение. Я проник в парадное. Еще одно препятствие – ступенька перед лифтом. Но тут же нашлось средство преодоления – отопительная батарея.
Лифт был далеко вверху, но свободен. Кнопка заставила повозиться, и наконец внутри  железного монстра что-то чмокнуло и содрогнулось. И я подумал, что в моей жизни, если разобраться, произошел переворот. Оказывается, мне не нужен никакой провожатый. Если я сам смог вернуться домой, то уж спуститься – и, главное, когда мне этого захочется, – я смогу. Я свободен! Мне никто теперь не нужен. Меня трясло, но я решил не обращать внимания. Варвара, пожалуй, действительно была влюблена в Матвея Брюханова, он оказался ее страстью на всю жизнь. Кабина по привычке ныла и дрожала, вздымая меня, она лгала: я весил меньше пятиклассника. Да и это самозабвенное участие в приготовлениях к похоронам должно было навести... Кабина вонзилась в заказанный этаж, моя дрожь улетучилась. Для Варвары он, безусловно, жертва, и, стало быть, надо готовиться к поискам виноватого.
Перед дверью квартиры я немного постоял. Автоматически определяя на слух, что происходит внутри. Это малодушие. Ничего не надо знать заранее. Неужели она всё ещё читает!
Мне предстояло позвонить или, вернее, постучать. Кнопка звонка была недоступна, как и Варварины тайны. Я заметил, что дверь прикрыта неплотно, стало быть, не заперта, и тихонько потащил ее на себя. Я не сразу въехал в коридор. Заглянул. Там было пусто и тихо. Дверь нашей комнаты была распахнута. Варвара, скорей всего,дома. Я поборол сильнейшее желание позвать ее, якобы на помощь. Самостоятельно, царапнув колесом по косяку, я преодолел порожек и был теперь совсем дома. С полминуты постоял не двигаясь, ожидая чьего-нибудь появления или хотя бы звуков из нашей комнаты. Наконец это выжидание стало глупым. Я чувствовал, что Варвара в комнате.
Легонько толкнув левое колесо, я попал в поток тусклого света, производимого старинным торшером. Варвара была где-то в глубине. Я бесшумно и медленно катился вперед. Она сидела за столом, поставив локти на клеенку и сжимая обеими руками направленный на меня пистолет. Я все понял и крикнул: «Давай поговорим!»

 

Повесть Елены КУЗНЕЦОВОЙ «НЕУДОБНЫЙ СОСЕД»

и послесловие Сергея ШУЛАКОВА "ИЛЮШЕЧКА" 
опубликованы в третьем выпуске журнала «Детективы «СМ» за 2015 год