Викентий ВЕРЕСАЕВ

 

 

 

 

 

В ТУПИКЕ
Отрывок из романа

В субботу Леонид по делам ехал на автомобиле в Эски-Керым. Катя попросила захватить ее до Арматлука: ей хотелось сообщить отцу с матерью о приезде Веры и выяснить возможность их свидания. После обеда выкатили они из города еще с одним товарищем. Длинный, с изможденным, бритым лицом, он сидел в уголке сиденья, кутаясь в пальто, хоть было жарко.
Мчалась машина, жаркий ветер дул навстречу и шевелил волосы, в прорывах гор мелькало лазурное море. И смывалась с души чадная муть, осевшая от впечатлений последнего месяца, и заполнялась она золотым звоном солнца, каким дрожал кругом сверкающий воздух.
В степи шел сенокос, трещали косилки, по дорогам скрипели мажары с сеном. От канонады на фронте по всему Крыму лили в апреле дожди, урожай пришел небывалый.
Спутники Кати вполголоса разговаривали между собой, обрывая фразы, чтоб она не поняла, о чем они говорят. Фамилия товарища была Израэльсон, а псевдоним – Горелов. Его горбоносый профиль в пенсне качался с колыханием машины. Иногда он улыбался милой, застенчивой улыбкой, короткая верхняя губа открывала длинные четырехугольные зубы цвета старой слоновой кости. Катя чувствовала, что он обречен смерти, и ясно видела весь его череп под кожей, такой же гладкий, желтовато-блестящий, как зубы.
По обрывкам фраз Катя понимала, о чем они говорят, и ей было смешно; они скрывали то, что все в городе прекрасно знали, – в центральный совет рабочих профсоюзов прошли меньшевики и беспартийные. Когда разговор кончился, она как всегда прямо сказала:
– На днях у нас на пленуме в Наробразе выступил представитель совета профсоюзов. Вот была речь! Как будто свежим ветром пахнуло в накуренную комнату.Леонид пренебрежительно спросил:
– Что ж он у вас такое говорил?
– Говорил о диктатуре пролетариата, что они выгоняют жителей из квартир, снимают с них ботинки и что в этом вся их диктатура. А что прежде всего нужно стать диктатором над самим собой, что рабочие должны заставить всех преклониться пред своей нравственной высотой, пред своим уважением к творческому труду.
Леонид переглянулся с Гореловым и засмеялся.
– Вот интеллигентщина!
Лицо его стало неприятным и колючим.
– И говорил еще, что рабочий класс в самый ответственный момент своей истории лишен права свободно думать, читать, искать.
Леонид прервал ее:
– Интересно – какого он цеха?
– Иглы.
– Ну, так! Значит, портной. Не мастерок ли? Они сейчас великолепно зарабатывают на общей разрухе, спекулируют мануфактурой, под видом родственничков набирают подмастерьев и эксплуатируют их совсем как раньше.
– Само собой! Раз не ваш, значит – спекулянт и буржуй!
– Скажите, пожалуйста, чем он всего больше озабочен! Что буржуазию выселяют из ее роскошных особняков и отводят их под народные дома, под пролетарские школы и приюты! Какая трогательная заботливость!.. Вообще, необходимо обревизовать все эти выборы. Дело очень темное.
– Темное, несомненно, – отозвался Горелов и мягко обратился к Кате: – В провинции сейчас это то и дело наблюдается: более достаточные рабочие мелкобуржуазного склада пользуются темнотой истинно пролетарской массы и ловят ее на свои удочки.
– Ничего! Скоро просветим! – сказал Леонид. – Кто сам босой, тот не будет плакать над ботинками, снятыми с богача.
– ...а наденет их и будет измываться над разутым.
Леонид задирающе усмехнулся.
– Конечно!
– А у тебя у самого очень хорошие сапоги.
Леонид оглядел свою ногу, подтянул лакированное голенище и, дразня, спросил:
– Правда, недурные сапожки?
Под колесами выстрелило, машина остановилась. Шофер слез и стал переменять камеру.
Качаясь в седлах, мимо проскакали два всадника с винтовками за плечами. Через несколько минут, догоняя их, еще один промчался карьером, пригнувшись к луке и с пьяной беспощадностью сеча лошадь нагайкой.
Леонид глядел им вслед.
– Махновцы. Рассыпались по окрестностям и грабят, сволочь этакая. Когда мы от этих бандитов избавимся!
Поехали дальше. Через несколько верст лопнула другая шина. Шофер осмотрел и сердито сказал:
– Нельзя ехать, камер больше нету. Чиненые-перечиненые дают, так лохмотьями и расползаются.
Дошли пешком до ближайшей деревни. Леонид предъявил в ревкоме свои бумаги и потребовал лошадей. Дежурный член ревкома, солдат с рыжими усами, долго разбирал бумаги, скреб в затылке, потом заявил, что лошадей нету: крестьяне заняты уборкой сена. Леонид грозно сказал, чтоб сейчас же была подана линейка. Солдат вздохнул и обратился к милиционеру, расхлябанно сидевшему с винтовкой на стуле.
– Гриша, сейчас Софронов проехал из степи с сеном. Скажи, чтоб дал лошадей. Станет упираться, арестуй.
Милиционер ушел, за ним ушел и солдат. В комнате было тихо, мухи бились о пыльные стекла запертых окон. На великолепном письменном столе с залитым чернилами бордовым сукном стояла чернильная склянка с затычкой из газетной бумаги. По стенам висели портреты и воззвания.
Горелов, уткнув бритый подбородок в поднятый воротник пальто, дремал в углу под портретом Урицкого. Желтели в полуоткрытом рту длинные зубы.
Катя вышла на крыльцо. По горячей пыли дороги бродили куры, со сверкавшей солнцем степи неслось сосредоточенное жужжание косилок. Леонид тоже вышел, закурил о зажигалку и умиленно сказал:
– Вот человек – Горелов этот! В чем душа держится, зимой перенес жесточайшую цингу; язва желудка у него, катар. Нужно было молоко пить, а он питался похлебкой из мерзлой картошки. Отправили его в Крым на поправку, он и тут сейчас же запрягся в работу. Если бы ты знала, – какой работник чудесный, какой организатор!..
Через полчаса подъехала линейка. На козлах сидел мужик с войлочно-лохматой бородой, с озлобленным лицом.
Поехали дальше. Запыленное красное солнце спускалось к степи. Опять скрипели мажары с сеном, у края шоссе, по откосам, остро жвыкали косы запотелых мужиков, в степи стрекотали косилки. Группами или в одиночку скакали к городу махновцы, упитанные и пьяные.
Леонид спросил возницу:
– Здорово вашего брата обижают махновцы?
Мужик краем глаза поглядел на него и неохотно ответил:
– Мужика всякий обижает…
И отвернулся к лошадям. Помолчал, потом опять поглядел на Леонида.
– Войдет в хату, – сейчас, значит, бац из винтовки в потолок! Жарь ему баба куренка, готовь яичницу. Вина ему поставь, ячменю отсыпь для коня. Все берет, что только увидит. Особенно до вина ярые.
Проехала подвода, тяжело нагруженная бочонками вина, узлами. Вокруг нее гарцевали два махновца. Третий, пьяный, спал на узлах, со свесившеюся через грядку ногой, а лошадь его была привязана к задку. Возница татарин, с угрюмым лицом, бережно, для виду, подхлестывал перегруженных кляч.
Леонид засмеялся.
– Какие вы близорукие, обыватели российские! – обратился он к Кате. – Не умеете вы нас ценить. Кабы не мы, по всей матушке-Руси шныряли бы вот этакие шайки махновцев, петлюровцев, григорьевцев, как в Смутное время или в Тридцатилетнюю войну. И конца бы их царству не было.
– Вот и при вас шныряют, а вы смирненько смотрите.
– Погляди, шныряют ли у нас в России. Дай нашим сюда подтянуться, увидишь, долго ли будут шнырять.
Катя кивнула на мужика.
– Он не только про махновцев говорил. Сказал – всякий мужика обижает.
Леонид потянулся и зевнул.
Они ехали по мягкой дороге рядом с шоссе. Шоссе внизу делало крутой изгиб вокруг оврага. За кучей щебня, как раз на изгибе шоссе, вздымался странный темный шар. Мужик завистливо поглядел и пощелкал языком:
– Ка-кого коня загнали!
Лежала великолепная кавалерийская лошадь с вздутым животом, с далеко закинутой головой; меж оскаленных зубов высунулся прикушенный фиолетовый язык, остеклевшие глаза вылезли из орбит.
– Загнал с пьяных глаз, мерзавец! – с отвращением сказал Леонид.
Проехали. Катя еще раз оглянулась на лошадь. По ту сторону оврага, над откосом шоссе, солдат с винтовкой махал им рукой и что-то кричал, чего за стуком колес не было слышно. Вдруг он присел на колено и стал целиться в линейку. Катя закричала:
– Смотрите, что он делает!
– Тпруэ!
Мужик испуганно натянул вожжи. Линейка стала.
Солдат ленивой походкой шел к ним, с винтовкой в левой руке, с нагайкой в правой. Был он лохматый, здоровенный, с картузом на затылке, с красным лицом. Подошел и с пьяной серьезностью коротко сказал:
– Ваши документы!
На груди его был большой черно-красный бант.
Леонид с уверенностью человека, имеющего хорошие документы, небрежно протянул ему бумажку. Махновец стал разбирать.
– По-ли-ти-чес-кий комис-сар… – Он уставился на Леонида. – Советчик? Не годится документ.
Леонид насмешливо спросил:
– Почему?
– Мы на вашу советскую власть плюем. Нам эти документы ни к чему.
– А для чего вам, товарищ, документы? По какому праву вы их требуете?
– Плюем на вашу власть. Мы только батьку Махно одного знаем. Он нам приказал: "Бей жидов, спасай Россию!". Приехали к вам сюда порядок сделать. Обучить всех правильным понятиям… – Он озорным взглядом оглядел Леонида и, как заученно-привычный лозунг, произнес: – Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не почернеют… Ты кто?
Леонид резко ответил:
– Я тебе показал документ, знаешь, кто я, – чего еще спрашиваешь!
– Молчи!.. – Он замахнулся на Леонида нагайкой. – Кто ты?
Леонид пожал плечами.
– Кто! Ну, коммунист.
– Нет, кто ты?
Катя рассмеялась.
– Да неужто ж сами не видите? Русский, русский! Не еврей!
Широкая рожа солдата расплылась в улыбку.
– Хе-хе!.. Верно!.. А ты, – он уставил на нее палец, – ты жидовка!
– Вот так так! Я двоюродная сестра его!
– Сестра!.. Знаем, что за сестры! Повидали их на войне. – И извивающимися гадюками поползли в воздухе циничные, грязно-оскорбительные догадки.
Потом он сказал:
– Слезайте все долой!.. Слышь, земляк! Конь у меня занедужил, вон лежит. Повезешь в город.
Мужик сердито ответил:
– Дохлый твой конь, ай не видишь? Куда его везть!
– Отойдет. Поворачивай!
– Да что вы, товарищ!.. Разве линейка подымет лошадь? … Можно ехать?
Махновец отрицательно мотнул головой.
– Ты мне ручаешься за них?
Мужик усмехнулся в войлочную свою бороду.
– За кого такое?
– Вот за этих, – он указал на пассажиров.
– Я-то что тут? По наряду взяли меня. Кто такие, – почем я знаю.
– Ты мне за них отвечаешь. Ежели что – на мушку тебя.
Странно было Кате. Трое мужчин окружало его, а он, один против всех, командовал ими и измывался, и винтовка беззаботно висела за его плечами.
Катя быстро наклонилась к Леониду и шепотом спросила:
– Неужели у тебя нет револьвера?
– Ч-черт! Такая глупость! Забыл.
Глаза Кати потаенно блеснули, и в ответ им сверкнуло в душе Леонида. Он слегка побледнел и слез с линейки, разминая ноги.
Махновец в колебании оглядывал линейку. Ему хотелось еще поозорничать, но он не знал, как.
Горелов, сгорбившись и уткнувшись подбородком в воротник, все время неподвижно сидел на той стороне линейки, спиной к махновцу. Вдруг взгляд махновца остановился на его горбоносом, изжелта-бледном профиле.
– Ты… – зловеще протянул махновец. – Поди-ка сюда, жидовская харя! – И спокойной рукой он взялся за револьвер у пояса.
Катя быстро переглянулась с Леонидом. И дальше все замелькало, сливаясь, как спицы в закрутившемся колесе. Леонид охватил сзади махновца, властно крикнул: "Товарищи, вяжите его!" – и бросил на землю. Катя соскочила с линейки, а мужик, втянув голову в плечи, изо всей силы хлестнул кнутом по лошадям. Горелов на ходу спрыгнул, неловко взмахнул руками и кувыркнулся в канаву.
Махновец бился под Леонидом, но Катя сразу почувствовала, что он гораздо сильнее, – ее поразили его крепкие, круглые плечи. Рука с револьвером моталась в воздухе над Леонидом и старалась повернуть револьвер на него. Не умом соображая, а какой-то властной, взмывшей из души находчивостью, Катя схватила руку с револьвером – на длинных ногах неуклюже подбегал Горелов – и всей грудью навалилась на руку. Рука бешено дернулась, проехала выступающими частями револьвера по Катиной щеке и опять взвилась в воздух. Махновец изогнулся, сбросил с себя Леонида, в упор выстрелил в набегавшего Горелова и подмял под себя Леонида. Рука с револьвером упиралась в землю. Катя схватила валявшуюся на земле винтовку с оборванной перевязью, изо всей силы ударила прикладом по руке. Револьвер вывалился. Она подняла, беспомощно оглядела его. Попробовала поднять курок – не поддается.
– Товарищ Горелов! Револьвер, стреляйте! Я не знаю, как выстрелить!
Горелов, в окровавленном пальто, лежал на дороге, закинув голову, и хрипел. Мелькнула в глаза далекая линейка на шоссе – она мчалась в гору, мужик испуганно оглядывался и сек кнутом лошадей. Махновец душил Леонида.
Катя завизжала, с бурным разбегом налетела, охватила руками голову махновца и вместе с ним упала наземь. Локоть его больно ударил ее с размаху в нижнюю часть живота, но ее руки судорожной, мертвой хваткой продолжали сжимать плотную, лохматую, крутящуюся голову. Выстрел раздался где-то за спиной, голова в руках глухо застонала. Еще выстрел.
– Бросай! – задыхаясь, крикнул Леонид.
Катя вскочила. Махновец, с раздробленным коленом, с простреленным животом, пытался подняться, ерзал по земле руками и ругался матерными словами. Леонид выстрелил ему прямо в широкое скуластое лицо. Он дернулся, как будто ожегся выстрелом, и, сникнув, повалился боком на землю.
– А Горелов где?
Горелов неподвижно лежал с открытыми, без блеска глазами, с тем неожиданным, чуждым выражением, которое накладывается на лицо смертью. И ярко желтели оскаленные, длинные зубы.
Вдруг Катя испуганно крикнула:
– Смотри!
Солнце уже село, и вдали, из-за горба шоссе, на красном фоне зари вырастали, подпрыгивая, два черных силуэта всадников с винтовками.
– Махновцы! Удирать! – хрипло сказал Леонид. – Погоди! Придется отстреливаться.
Он снял с убитого подсумок с патронами, взял винтовку, револьвер.
– Айда!.. Только бы до гор добраться… Пока еще подъедут, разберут, в чем дело. Не беги, пока на виду.
Не спеша они сошли к мосту, спустились в овраг и побежали по бело-каменистому руслу вверх. Овраг мелел и круто сворачивал в сторону. Они выбрались из него и по отлогому скату быстро пошли вверх, к горам, среди кустов цветущего шиповника и корявых диких слив. Из-за куста они оглянулись и замерли: на шоссе, возле трупов, была уже целая куча всадников, они размахивали руками, указывали в их сторону. Вдоль оврага скакало несколько человек.
– Бежим! – коротко бросил Леонид.
Пригнувшись, они побежали меж кустов к горам. Тонко, по-осиному жужжа, над головами пронеслась пуля, и долетел звук выстрела. Путь пересекал овраг, они перебрались через него. Вскоре – через другой.
Катя крикнула, смеясь:
– Смотри, как хорошо! Ведь это им загораживает дорогу. Либо придется слезать с лошадей, либо в обход ехать!
Скакали по откосу уже человек пятнадцать, и на скаку стреляли. Слышались выстрелы, но свиста пуль не было. Поднималась гора, с поперечными, параллельными друг другу овечьими тропками.
– Ну, только бы по ней взобраться – тут цель для них хорошая, а там лучше будет… Не трусь, Катька!
– Дурак ты, Леонидка! – отозвалась Катя, – так чуждо вторгался его призыв в тот радостно-огненный вихрь, в котором крутилась ее душа.
Они карабкались в гору, цепляясь за колючие плети цветущих каперсов. И теперь вдруг кругом защелкало по камням, запылилось по сухой земле. Катя с жадным любопытством оглянулась. Всадники, спешившись, спускались в поперечный овраг, другие стреляли с колена.
Гребень горы с алыми маками. Большие камни. По эту сторону оврага два махновца садились на коней. Леонид бросился за камень и прицелился. Катя, с отколовшейся, растрепанной косой, с исцарапанной револьвером щекой, стояла, забывшись, во весь рост и упоенно смотрела. Струистый огонь, уверенный, резкий треск. Один из махновцев схватился за ногу и опустился наземь.
Леонид сердито крикнул:
– Дура, ложись же! Чего стоишь!
Еще раз он выстрелил, еще, и они побежали. За гребнем горы тянулось широкое ущелье, густо заросшее лесом…
Темнело. Катя с Леонидом сидели под нависшим камнем, за струисто-ветвистыми кустами непроглядной дерезы. По лесу трещали шальные выстрелы махновцев, иногда совсем близко слышался их говор и ругательства.
Леонид спросил шепотом:
– Что это у тебя?
Рукав Катиной кофточки был густо смочен кровью, капли крови чернели на ее серой юбке. В сумерках глаза Леонида засветились теплой лаской.
– Ну, с боевым крещением! Ранена… Снимай кофточку.
– Ерунда какая! Что это? Я ничего и не чувствовала.
– Снимай.
Стаскивая рукав, Катя почувствовала в руке боль. Стыдясь своих нагих рук и плеч, она взглянула на руку. Выше локтевого сгиба, в измазанной кровью коже, чернела маленькая дырка, такая же была на противоположной стороне руки. Катя засмеялась, а сама побледнела, глаза стали бледно-серыми, и она, склонившись головой, в бесчувствии упала на траву.

Роман Викентия ВЕРЕСАЕВА «В ТУПИКЕ»
опубликован в журнале «ПОДВИГ» №11 за 2017 год (НОЯБРЬ)