Печать

Александр ШКЛЯРЕВСКИЙ
РУССКИЙ ТИЧБОРН*


Отрывок из повести
Адаптирован для публикации на сайте

Митрофан Александрович Масоедов был высокий и плотный мужчина, брюнет, лет пятидесяти двух-трех, с очень гордой физиономией; голову держал как-то особенно кверху и, имея красивые черные глаза, то щурил их, то широко раскрывал или смотрел из-под насупленных бровей, стараясь придать себе вид глубоко проницательного человека. Эти гримасы покрывали морщинами широкий и открытый лоб его, но щеки были гладки, жирны и от хорошего бритья лоснились. Волосы Митрофан Александрович носил по старой военной форме – чуб назад, а виски наперед, подкрашивал их и имел великолепные нафабренные усы.
Образование Масоедов получил в одном из высших учебных заведений и кончил курс блистательным образом; но по прошествии нескольких лет все знания его как-то улетучились, кроме французского языка, на котором он говорил с чистым парижским акцентом.
Впрочем, на словах Митрофан Александрович был чрезвычайно бойкий господин: мог вести речь о чем угодно; зато изложение мыслей на бумаге казалось ему чрезвычайно трудным делом. «Черт его знает! – рассказывал он в приятельском кругу. – Сам чувствуешь, что тут, в голове, много… и отличные мысли… Пожалуй, могу и рассказать, но, как станешь писать, – тьфу! Ничего не сделаешь. Скажите, пожалуйста, что этому причиной?..» При этом Масоедов пожимал плечами и разводил руками. Слушатели искренне ему сочувствовали.
Сорока лет Митрофан Александрович выгодно женился и был счастлив в браке, имея уже четырех детей от десяти до двух лет: старшего – сына, а остальных – дочерей.
Служба его шла также долгое время успешно; начал он ее с восемнадцати лет и продолжал до сорока девяти, оставив лишь потому, что не получил ожидаемого места: это оскорбило его самолюбие. Масоедов никогда не был суровым и придирчивым начальником, и даже обходился с солдатами, по тогдашнему времени, очень мягко. Вообще, Митрофан Александрович мог бы пользоваться совершенно заслуженно в своем кругу общим расположением и уважением, если бы менее страдал самолюбием и самоуверенностью. Эти два качества делали его деспотом и отталкивали от него людей, долгое время ему преданных. Всякое мнение свое он считал непогрешимым, и что раз задумал сделать, то уже непременно должно было быть, хотя бы он видел в результате самые неблагоприятные для себя последствия…
Он не останавливался ни перед какими препятствиями и шел напролом, как медведь. С годами самодурство Масоедова приняло все более и более широкие размеры, увеличивавшиеся еще тем, что в среде окружавших Масоедова нашлись, конечно, люди, которые, заметив его конек, подражали ему и этим путем совершали весьма неблаговидные вещи. Стоило, например, только вовремя польстить Митрофану Александровичу – и он все делал; иначе – изложенная просьба, хотя бы вполне справедливая, оставалась неудовлетворенною.
К счастью, подобную несправедливость Масоедов совершал лично очень редко, будучи от природы человеком очень доброго сердца; к тому же никто из подведомственных ему лиц не осмеливался затрагивать его самолюбия.

Свидание Митрофана Александровича Масоедова с дядей Григорием Дмитриевичем Перецепиным произошло для обоих их неожиданно. В Х-ской губернии умерла бездетной какая-то дальняя родственница его отца и оставила ему обширное имение.
Для вступления во владение этим имением потребовалось личное присутствие Масоедова, и Митрофан Александрович отправился туда. Новое имение произвело на него самое приятное впечатление: он очаровался местностью, климатом, обширною степью, прилегавшею к его имению, и эта степь навела его на мысль заняться овцеводством.
Еликонида Романовна, жена Масоедова, красивая, полная женщина, необычайно апатичная ко всему, на этот раз как-то оживилась и одобрила предположение мужа. Обширные кошары для нескольких тысяч голов овец, вместе с другими службами, были немедленно выстроены – оставалось только приобрести овец. Вдруг, к величайшей своей радости, он узнает от соседних помещиков, что дядя его живет от нового его имения на расстоянии каких-нибудь полутораста верст, он известнейший овцевод, который чрезвычайно может быть полезен ему в этом деле, и что, сверх того, в Б. в июле будет скотская ярмарка. Масоедов почти тотчас же поехал к дяде в имение и познакомился, а оттуда уже вместе с ним отправился в Б. на ярмарку.
Перецепин, дядя Масоедова, понял, что из затеи его племянника нельзя ожидать никаких хороших успехов и что его вмешательство может только поселить между ними разлад, под разными предлогами отклонил от себя просьбу племянника быть его руководителем на первых порах и указал вместо себя на другое лицо, тоже известное в овцеводстве, которое вместе с тем во время ярмарки может заняться приобретением для него скота и даже, за приличное жалование, быть может, согласится управлять его имением.
Это был отставной гусарский вахмистр Степан Максимыч Пархоменко, называемый всеми Максимович. За нравственные качества этого Пархоменки Перецепин ручался, как за самого себя, потому что он был известен ему уже пятнадцать лет своею безупречной честностью, служил безукоризненно в его имении три года, был ему очень полезен и к тому же был человек с состоянием, пожалуй, в несколько тысяч.
О чрезвычайном трудолюбии Пархоменки Григорий Дмитриевич распространялся несколько дней, во все время пребывания у него в доме Масоедова и во всю дорогу до Б. Он рассказал ему, как он встретил Пархоменка в первый раз, когда тот возвратился на родину, в хутор Петропавловку, лежащий в семи верстах на пути из Гнилуши, имения Перецепина, в Б.
У Пархоменки, по словам Перецепина, во время прибытия на родину было всего-навсего около 100 рублей серебром, подаренных ему при увольнении в бессрочный отпуск офицерами полка в благодарность за прежние услуги. Как отставной солдат, отвыкший за свою почти двадцатилетнюю службу от сельских земледельческих работ, Пархоменко, услыхав, что Перецепин нуждается в грамотных людях для заводов, явился к нему с предложением своих услуг и был принят в качестве надсмотрщика за стрижкой шерсти; впоследствии Перецепин, видя его расторопность и усердие, прибавил ему жалованье и дал высшее назначение, так что через несколько месяцев Пархоменко сделался у него смотрителем завода.
Деньги, принесенные из полка, он отдал на сохранение Григорию Дмитриевичу.
Прослужив три года, Пархоменко захотел обзавестись своим хозяйством в Б., рассчитался с Перецепиным, забрал у него свои деньги и переехал, сколько Григорий Дмитриевич ни убеждал его послужить у него еще, на большем жалованьи.
Изучив за службу у Перецепина ценность шерсти по качеству, Пархоменко в первую же ярмарку в Б. сумел зашибить себе копейку, занявшись покупкой шерсти с перепродажей этого товара помещикам и факторством.
– Деятельность этого неутомимого человека поистине изумительна! – воскликнул Григорий Дмитриевич,  желая зарекомендовать его. – Мне кажется, едва ли за всю свою жизнь он хотя день просидел без дела. В праздник, чуть свет, смотришь, уж Пархоменко в Б. на базаре… То с вечера рыбы или раков наловит и продает, то понаделает для продажи детям разных дудочек, тележек… В будни или шьет, или мастерит телегу, или что-нибудь да придумает. Золотой человек! Сами посудите, чтобы нажить простому человеку-работнику, положим, хоть и в продолжение пятнадцати лет, тысячи, для этого нужно было потрудиться. Теперь у него свой каменный дом в Б., железная лавка и земля около Петропавловки.
– Но, – возразил Масоедов, – имея свое хозяйство, ваш Пархоменко, пожалуй, не согласится взяться за управление у меня заводом?
– А мы постараемся убедить его, – отвечал Перецепин. – Пархоменко очень ко мне расположен. Согласится. Во всяком случае, вам теперь Пархоменко необходим: он, во-первых, поможет вам в покупке партий овец и сделает хороший выбор, а во-вторых, если уже ему самому нельзя будет принять ваше предложение, то он сыщет вам другого хорошего управляющего за своим ручательством.
Перецепин и Масоедов прибыли в Б. уже поздно вечером, а потому отложили свидание с Пархоменко до завтрашнего дня; но Масоедов горел желанием поскорее видеть его, то за ним послано было еще с вечера, чтобы он завтра явился к Перецепину как можно ранее. Пархоменко не заставил себя долго ждать и часов в восемь утра был уже на месте. Масоедов в это время еще спал, но Григорий Дмитриевич встал уже давно и благодушествовал один в зале, за утренним чаем.
– А! Максимыч! – радушно приветствовал он своего гостя. – Вот спасибо, что пришел… Подсаживайся, да давай чай пить…
Но Пархоменко отвечал только низким поклоном и остался у порога дверей.
– Ну хоть присядь…
Пархоменко сел там же, на кончик стула. Есть лица, года которых определить точно невозможно. Физиономия Пархоменки принадлежала к подобным лицам; ему можно было дать и тридцать пять, и сорок пять, а также поверить, если бы он сказал, что ему за пятьдесят лет; физиономия его была несколько сурова, и это выражение портило довольно правильные и красивые черты его лица.
Пархоменко был высокий, сухощавый мужчина крепкого телосложения, блондин с густыми волосами, которые он стриг под гребенку, оставляя только небольшой чуб и височки, не менее густыми бакенбардами, тоже подстриженными, имевшими форму турецкого огурца, и усами, закрученными на концах кольцами.
Суровое выражение лица придавали ему бледно-голубые глаза, недоверчиво поглядывавшие в стороны из-под густых нависших бровей, впалые щеки и желтый, пергаментный цвет кожи, присохшей к костям.
Во время визита к Перецепину Пархоменко был облачен в длинный летний шерстяной сюртук серого цвета, той же материи брюки и жилет, по которому вилась надетая на шею золотая цепочка от часов и болтался ключик; на указательном пальце правой руки блестел большой и ценный перстень. Чистая белая манишка под жилетом была туго накрахмалена, но без воротничка, шею же обхватывал большой черный атласный платок с красными концами.
Пархоменко казался степенным зажиточным уездным купцом или мещанином, и только стрижка, бакенбарды да бритый подбородок придавали ему вид военного человека.
– Как же поживаешь, Максимыч? – спросил его Перецепин.
– Ничего, слава Богу, вашей милостью, Григорий Дмитриевич, – отвечал почтительно Пархоменко.
– Ну а молодая жена, детки?
– Тоже, благодарение Богу.
– И чудесно.
Перецепин налил стакан чаю и подал его Пархоменке, который принял его с поклоном. Перецепин стал расспрашивать его о ходе ярмарки, о ценах, о приезжих помещиках и, наконец, шутливо заметил:
– А я против твоей жены злой умысел имею.
Пархоменко засмеялся.
– Кроме шуток, – продолжал Григорий Дмитриевич, – я думаю отнять тебя у нее… У меня к тебе большая просьба, не откажи. Вот в чем дело… – И Григорий Дмитриевич стал обстоятельно рассказывать сущность своей просьбы об устройстве завода его племянника.
Тем временем, пока между Пархоменком и Перецепиным шла беседа, проснулся Масоедов, умылся, оделся и вышел в залу, в синих кавалерийских брюках и белом кителе, позвякивая шпорами. Лицо его в этот день было особенно свежо.
Кивая и протягивая руку для приветствия, Григорий Дмитриевич встретил полковника словами:
– Я все хлопочу по вашему делу… Это Пархоменко… Никак не убедишь ехать к вам…
– Почему же? – спросил Митрофан Александрович, здороваясь с дядей и кивая Пархоменке в ответ на его низкий поклон. Но вдруг лицо Масоедова приняло выражение величайшего изумления… Глаза и рот широко раскрылись, руки как бы окостенели… Стиснув зубы и кулаки, он яростно подбежал к Пархоменке и неистово закричал:
– Ты мой беглый камердинер Ксенофонт!
В зале водворилось гробовое молчание на несколько секунд. Из передней выглянуло испуганное лицо лакея. Лицо Пархоменки при этой выходке полковника позеленело. Масоедов впился в него глазами.
– Говори! – закричал он.
– Никак нет-с, ваше высокородие, – отвечал, вытягиваясь во фронт, Пархоменко, – я отставной вахмистр N-ского гусарского полка, Степан Максимов Пархоменко; с 1835 года находился в бессрочном отпуску, а с 1840 – в чистой отставке. Имею две нашивки за беспорочную службу и медали за взятие Парижа и турецкую…
– Врешь, я тебе говорю, мерзавец. Ты Ксенофонт!
– Слушаю-с, только никак нет-с, ваше высокородие.
– Признавайся мне сейчас, – требовал Масоедов, – я все прощу! Иначе… ты погиб!
Пархоменко молчал.
– Слышишь?
– В чем же мне признаваться? – отвечал Пархоменко, ухмыляясь.
– А!.. Так, так?.. О-о-о-о!.. Нет, нет… Ты, брат, от меня не отделаешься. Я сейчас же арестую тебя… Эй, человек! Попросить ко мне городничего… Скажи, чтобы минуты не медлил… По очень важному делу, к полковнику Масоедову, Z-скому предводителю дворянства. Пошел!
– Помилуйте, Митрофан Александрович, что вы делаете? Пархоменко ведь все мы знаем. Он здешний уроженец, успокойтесь! – останавливал его Григорий Дмитриевич.
– Слышать ничего не хочу, – возразил Масоедов, в бешенстве расхаживая по комнате, – я знаю только, что он Ксенофонт… как его?.. да! Ксенофонт Петров Долгополов… Ты? – обратился он вопросительно к Пархоменке.
– Никак нет-с.
– Ну, это мы увидим.
– Случается, – вступился Григорий Дмитриевич, – что бывает поразительное сходство физиономий… Я узнал…
– Что вы мне говорите, –перебил его Масоедов, – у меня ястребиные глаза… Если я раз увижу человека, то помню его рожу всю жизнь… а то я не узнаю Ксенофонта, который служил у меня десять лет в Петербурге… Он вор!.. Украл у меня десять тысяч. Его всюду разыскивали и не могли найти…
Григорий Дмитриевич было недоверчиво взглянул на Пархоменко, но тот пожал плечами и отрицательно покачал головой. Перецепин не знал, что и думать о своем племяннике.
– Я вам докажу, – кипятился разгорячившийся Митрофан Александрович, – что это самозванец. Вот я его сейчас проэкзаменую, шельму… Ты в котором году поступил, говоришь, на службу?
– Собственно, ваше высокородие, я поступил в тринадцатом году, сначала в М-ское земское ополчение, но эта служба у меня, не знаю, по какому случаю, пропала. Вероятно, был не занесен в списки; потом меня в 181* году перевели в N-ский гусарский полк, и с этого времени пошла моя настоящая служба.
– При вступлении в Париж к какому корпусу был причислен ваш полк?
– Ко второму-с, ваше высокородие.
– Кто был корпусным командиром?
– Граф Алексей Петрович Н., дивизионным – генерал-адъютант фон П., а полковым – генерал-майор С-ов.
– Верно, каналья, – заметил сквозь зубы Масоедов. – Ты ранен?
– Никак нет-с.
– В 1832-34 году не знал ли ты в N-ском гусарском полку офицера, князя Панфилова?
– Как же: я ихнего эскадрона. Ноне они изволят быть в отставке и в позапрошлом году соблаговолили заочно воспринимать от святого крещения у меня второго сына. Я знал, – добавил Пархоменко, – всех офицеров нашего полка до 1835 года, а с некоторыми Бог привел видеться уже после отставки.
– Все это может быть, – перебил его Митрофан Александрович, – но я тебе докажу, что я не ошибаюсь: ты – мой бывший камердинер Ксенофонт Долгополов, – вор и ныне самозванец… Иначе после этого я не полковник Масоедов.
Б-ский городничий, отставной пехотный подпоручик Бобанов, явившийся по приглашению, хотя не видел достаточных данных к аресту знакомого ему вахмистра Пархоменко, но будучи человеком малограмотным, занимавшим свою должность из милости, побоялся влияния и богатства полковника Масоедова, и Пархоменко был арестован.
В тот же день к Z-скому губернатору посланы были две эстафеты: одна – от городничего, с донесением о происшествии, другая – от Масоедова, в которой он просил участия губернатора в этом деле, производства строжайшего следствия и назначения для этого особо распорядительного чиновника, а также о перемещении Пархоменки из-под ареста при городской полиции под строгий караул в местный тюремный замок.
Закипело дело, взволновавшее всю губернию. Все были убеждены, что полковник обознался, и с нетерпением ждали, чем все кончится. Одни злорадствовали, другие сожалели о Масоедове, а третьи переносили это сожаление на Пархоменку, опасаясь, что бедный человек может безвинно просидеть несколько лет в тюрьме, а затем дело затушат без всяких последствий для Масоедова.

-------

В главных чертах объявление, поданное полковником Масоедовым, которым он начал свое преследование против Пархоменки, заключалось в следующем: в 1823 году, по смерти отца его, генерал-лейтенанта Александра Константиновича Масоедова, ему досталось в наследство имение в Т-ской губернии Варваровка; между крестьянами числился Ксенофонт Петров Долгополов, которого он взял к себе в услужение лакеем.
В первые десять лет службы Ксенофонт Долгополов отличался безукоризненным поведением, расторопностью и честностью; за такие качества Митрофан Масоедов, в то время поручик гвардии, приблизил его к себе на должность камердинера, и Долгополов пользовался безграничным доверием своего господина: на его руках находились все наличные Масоедова деньги и имущество; но на десятый год, именно с половины 1834 года, Долгополов переменился, стал пить, позволять себе грубить и вести предосудительный образ жизни.
Видя эту перемену, Масоедов принял против Долгополова некоторые меры взыскания, которые, однако же, не привели ни к чему; тогда Масоедов задумал было удалить его от себя и сослать в деревню на полевые работы.
Это намерение было очень хорошо известно Долгополову, а потому он, чтобы не понести заслуженного им наказания, решился бежать, захватив с собою шкатулку Масоедова с десятью тысячами наличных и с ценными вещами на сумму приблизительно тысяч шесть или семь, несколько перемен белья и платья.
Преступление это совершено было Долгополовым вечером 17 апреля 1835 года. Он воспользовался отлучкой Масоедова 16 апреля из Петербурга в Гатчину, по делам службы, на несколько дней, который отдал ему приказание явиться к нему в этот город с некоторыми вещами двадцатого числа.
Долгополов объявил прочей прислуге, что, будто бы, барин приказал ему выехать в Гатчину не 20-го, а на другой день, то есть 17 апреля. Он преспокойно и в виду прислуги взял шкатулку и вещи, связал все это в узел, попрощался со всеми и вышел из квартиры Масоедова, сказав, что на улице наймет себе извозчика до станции. Не дождавшись своего камердинера в Гатчине двадцатого числа, Масоедов двадцать первого послал нарочного в Петербург узнать о причине этого и получил известие, что Долгополов еще 17-го числа отправился к нему с вещами и шкатулкою…
Таким образом, только через четыре дня, и то первоначально в форме предположения, было узнано о побеге Долгополова; вследствие этого, несмотря на самые строжайшие розыски со стороны полиции и Масоедова и повсеместные публикации по России с описанием примет беглеца, Долгополов не был отыскан и сумел скрываться до настоящего времени.
«Ныне же, – заявляет Масоедов, – 29 июня 1852 года, он узнан мною в лице проживающего в Б. под именем отставного гусарского вахмистра Степана Максимовича Пархоменки. В том же, что именующий себя Пархоменком есть действительно крестьянин Ксенофонт Долгополов, я обязуюсь представить, не позже полутора месяцев, свидетелей, оставшихся еще в живых, которым лично известен Долгополов, для дачи им очных ставок. Прошу вытребовать из С.-Петербургского губернского правления дело «О побеге и краже денег и вещей у штабс-ротмистра гвардии Митрофана Александровича Масоедова крепостным его человеком Ксенофонтом Петровым Долгополовым», начатое в 1835 году».

 

Повесть Александра ШКЛЯРЕВСКОГО  «РУССКИЙ ТИЧБОРН* »
опубликована в журнале «Детективы «СМ» № 3-2019 (выходит в ИЮНЕ)

*Тичборн – состоятельный англичанин Ч. Тичборн (1829-1854), исчез во время морского плавания, а в 1868 г. в Австралии объявился человек, выдававший себя за Тичборна и претендовавший на его состояние. После нашумевшего во всем мире судебного процесса (в 1871 г.) самозванец, некий А. Ортон, был приговорен к длительному тюремному заключению.