Максим СОМОВ
МЕЧ СВЯТОГО БОРИСА
Отрывок из повести

В старину и сейчас среди нас есть люди, которые обращены к другим своей светлой, притягательной стороной. Они всегда естественно приветливы, их улыбки не натянуты, доброе слово для каждого, даже для незнакомца, будто искренне и исходит от сердца. Андрей был не таков. Государственные заботы и замыслы, сопротивление бояр, смерть первой, любимой жены, осознание того, что, вернувшись в Суздаль, он нарушил волю отца, сделали его замкнутым, сухим в общении. Кроме покойного отца, Улиты да Якима, искренней симпатии к нему не испытывал почти никто.
К ночи в палатах Ивана Кучковича тайком собрались гости. Иван усадил их за стол, заставленный наспех собранным угощением, покидал на серебряную тарелку жареной кабанятины, да бадью с пивом поставил – не от жадности, а потому, что собирал сам, слуг разогнал, чтобы избавиться от лишних глаз и ушей. Когда все собрались, заговорил:
– Терпения больше нету! Уж мы ли Андрею не толковали так и эдак, честью просили и мы, бояре, и ростовцы, и суздальцы: не тронь булгар, нам от булгарского торга прибыль. Ростов, да и Суздаль одной этой прибылью живы, с булгарами не поладишь, куда наши гости за товаром пойдут? И княгиня с нами заодно мужа молила: не ходи, говорит, на булгар, я тебе боговенчанная жена, твоих сынов мать, там, в булгарах, моя кровь – братья, ты от них зла не видал, пожалей, говорила, мое племя А он... Куда там! Разве такого переспоришь? Задерет голову и долбит свое. Не нужна мне, говорит, прибыль из чужих рук. Я, говорит, все своими руками возьму. Покуда не вся Волга русская, я, говорит, в своей волости силы не имею. А когда будет вся русская, мы, говорит, сами из-за всех морей добро к себе свезем. В Киеве, говорит, того не бывало, в Царьграде, что у нас будет.
Иван понизил голос, почти зашептал:
– Своих двух шурьёв порешил, булгарских царевичей, княгининых родных братьев! Про то не велено говорить, да не спрячешь: старший, что отцовым наместником был у них в Бряхимовом городе, там в башне и сгорел. Другого конные на берегу до смерти затоптали... А толк какой? С булгарами торг ослаб. Ростов глохнет, а заморского товару сколько? Что дальше, то хуже. И сказать не смей, только рот откроешь, он, Андрей, сразу: «Молчи! Не знаешь – не перечь!» Другого не слышно. А чего знать-то? Как всех лучших мужей от себя отшатнул?
В малой горнице сидели сосед, боярин Драгомил с сыном, брат Яким с зятем, Петром Замятничем. Прилез по-кошачьи и незнакомый Ивану булгарин Анбала. Яким представил:
– Княжой ключник… Свой человек, не бойся.
– В бесконечной тревоге живу, брат! – ответил Иван. – Не врагов боюсь – булгар, или еще кого, – а своего князя! Что мне к делу – ему, видишь ли, поперек. Смердов не тронь, мастеров ему отдай, да возы на поход, да ратников, да снаряд… А мне где набраться-то? Подати требует, не милует…
Гости молча жевали, во взглядах была настороженность.
– Ненасытный самовластец! – давясь, сдерживая голос, чтоб не закричать, продолжал Иван. – Вон другие князья – сядут на княжение, да едят из наших боярских рук… Покняжат – так в Киев или еще куда переберутся. А этот – будто медом ему здесь намазано, сидит – не сковырнешь, да все под себя тянет. Подумаешь, экая сила – холопы-рукомесленники, да пахари, что грязь с рожи не отмыли… А вокруг Андрея враз в топоры собираются, и не цапнешь… Беда нам, честные бояре! Скоро и порток не найдем – все себе возьмет. Когда еще говорил: не кричите за Андрея, не выбирайте князем! Теперь вот и кусай локоть!
Сын боярский, для порядку глянув на отца, уставившегося в кружку с пивом, не выдержал:
– Что говоришь-то, боярин! Неужто лучше, чтобы у князя ратной силы не было? Враги-то быстро все растащат, и смердов твоих, и добро, да и тебя на аркане уведут. А то, сам бы не взял, у кого защититься силы нету…
Отец юноши, боярин Драгомил, влив в брюхо пиво, отдышался, и произнес, не глядя ему в глаза:
– Молод еще. Красно ты рассуждаешь, а лучше молчи. Боярин Иван правду молвил: что нам, лучшим мужам, на пользу, то ему, князю, нож вострый. А на счет врагов… Мал был, не помнишь. Кто это нападет на нашу землю? До Андрея Юрьевича, слава богу, тихо жили …
Парень замолчал.
– Правду ты, Драгомил, говорить изволишь, – сказал Иван Кучкович. – Андрей-то, соборы, как куличи печет, города отынивает. А для этого манит к себе смердов да холопов, особенно всяких ремесленников. Был у меня старый кузнец. Парнишка, сын кузнеца, от меня утек. Гляжу – работает мастером у князя. Кузнец мне самому вот так нужен! А попробуй, добудь его у князя!
Юноша снова набрался храбрости:
– А что ж от тебя, дяденька, кузнецов сын сбежал-то? От сладкой жизни? Небось, все до рогожки у него взял, да еще работу требуешь…
– Молчи, Сёмка! За двери вышибу, – снова оборвал сына Драгомил. – Да и ты, Иван, не дело говоришь. По закону-то да по обычаю, я б того беглого холопа из-под земли достал, да мясо со спины кнутом на конюшне спустил, чтобы другим бегать неповадно было. Только бы проведал, где он…
Иван, снова едва не сорвавшись на крик, передразнил:
– «Только бы проведать»! У князя он, сам деньгу имеет, да отцу дает. Пробовал я мальчишку вернуть – куда там! Князь одно: «Не перечь!» По-твоему, что ли делать – кляп в рот, да на конюшню? Нет, Драгомил, тут не подмастерьев своих у князя воровать, тут с самим князем решать надобно. Андрей-то Юрьевич, что захочет, то и делает. А с епископом Леонтием как поступил?
– А эта ворона цареградская что раскаркалась? Мало ли ростовцев обобрал? Весь город – нищие, подаяния просят… Духовный-то владыка, заступник перед Богом! – Драгомилов сын теперь глядел на собравшихся дерзко.
– Добром прошу, Сёмка, молчи, – ответил отец, и подвинул ему кружку. – Мне налей, да сам хлебай, и помалкивай.
– Леонтий плачет, – продолжал Иван Кучкович, – что Андрей-то, князь, зло замыслил не только против него, епископа, да нас, бояр Ростова и Суздаля. А и против самого константинопольского патриарха! Хочет-де, чтобы и в делах церковных все по его слову было. Епископом желает не грека, а русского.
– Значит, кого-нибудь из своих попов посадит, – в первый раз вставил слово Яким. – Нам-то с того что?
– Ну, патриарха ему не осилить, – в раздумье произнес Петр Замятнич. – Великая сила у греческих попов! Ежели отлучат от церкви, люди-то отвернутся. Прикажет патриарх церкви закрыть, в колокола не звонить… Будет твой князь – яко еретик.
Оглянувшись на дверь, Иван Кучкович негромко гнул свое:
– Со временем и патриарха того цареградского осилит, дай срок! Нам, бояре, с князем Андреем не по пути. Что ли, один я хочу жить по своей воле? И вы, небось, каждый себе господином быть желаете, как прежде было. А подумать бы о новом князе… Чем Василько, другой сын Юрия, нам не князь? Тихий… Мачеха Андрея сильно его любит. Шутка ли – греческая царевна! И попы цареградские нас не оставят… Брат Яким, ты их лучше знаешь, поведай...
– Не верю я детям князя Юрия, – отвечал Яким тихо. – О мачехе мы с Петром говорили: горда она больно, грекиня-то. К ней в Царьграде теперь не подступишься.
Гости замолчали, точно прислушиваясь к шороху листвы под окнами.
Иван продолжал осторожно:
– Сказывал мне один верный человек про епископа Леонтия. Ездил к нему Василько, а Леонтий обещал просить за него киевского митрополита.
Собравшиеся переглянулись.
– А Андрея?.. – дрогнув голосом, спросил Яким.
– Ночь темна, – с усилием проговорил Иван. – Пошел князь стражу проверять, да и упал с башни... Все под богом ходим…
Он засмеялся натужно, зло искривив рот, словно выдавая свои слова за шутку.
Семен Драгомилович брезгливо отодвинул кружку. Смотрел на отца, обрюзгшего, полупьяного, злого… Горяч на руку, не чувствует милосердия ни к холопам, ни к сыну, да и к самому себе не ждет… А все же отец!..
Когда гости воровски крались с Кучкова двора, Семен Драгомилович, немного проводив отца, тронул коня прочь, крикнул: «Догоню!». Прискакал на княжий двор, требовательно стучал в ворота. Провели к князю. Семен рассказал все, что слышал. Андрей сказал с горечью:
– Ради тебя, помилую отца твоего. Но, чтоб сидел тихо!
Предложил Семену до утра остаться у себя на дворе. Тот отказался – поедет виниться перед отцом. Утром парня нашли с проломленной головой. Конь тащил тело, застрявшее ногой в стремени. Выходило, будто гнал перед рассветом, да убился…
Андрей не медлил. Утром же княжеские дружинники взяли Кучков двор в правильную осаду. Выбили ворота, боярина Ивана нашли в подвальной клети, за большой кадкой с квашеной капустой, там же и казнили. Яким прискакал на братний двор поздно, дружинники Андрея садились на коней за воротами, глядели на Якима недобро.
– Ох, судари-светы! – бормотал старый Иванов слуга. – Что творят-то! Сами с собой режемся!
Яким приказал готовить к похоронам тело брата. Пошел туда, где хранилось в больших кувшинах вино, пил, словно воду.
Что было дальше, Яким так никогда и не вспомнил. В его собственных палатах нашли его какие-то люди, среди них знакомыми были непривычное, иноземное лицо Анбала, да бородатый боярин Драгомил. Он шел куда-то с ними, была ночь. Анбал провел на княжий двор тайной калиткой. Крались по узким переходам и лестницам, заглянули в караульную горницу – дружинники спали вповалку, тяжкий, нездоровый храп, казалось, подпирал стены. «Опоены Анбалом, зельем булгарки-княгини», – понял Яким.
Вдруг словно что-то нашло на заговорщиков. Они растерялись, стали медлить, пятиться. Анбал тычками, пинками погнал их в подклеть, где хранилось вино. Пили, как воду, снова пил и Яким.
Уже не скрываясь, ломились в опочивальню Андрея. Когда выбили дверь, он, в белой рубахе, шарил по горнице, искал меч святого Бориса. Анбал ухмылялся – он загодя украл оружие из ящика, в котором, на бархате, хранился меч, и спрятал, чтобы не сослужил он службу князю. Когда понял, что сейчас будут бить саблями, Яким загородил Андрея собой, крикнул: «Стойте! Нельзя так!». Потом с удивлением смотрел на неудобно выпершее из груди острие булгарского кинжала, пробившего тело со спины насквозь. На конце острого клинка медленно копилась темная кровь. Боли Яким не чувствовал, только и без того темная опочивальня, фигуры мятущихся людей стали вдруг прозрачно-серыми. Яким увидел, вроде бы, самого себя, оседающего к бревенчатой стене, но странно отдельного, словно затемненное отражение.
Потом шли они с Андреем по темной лестнице, и почему-то оказались на затянутой туманом пристани.
– Пойдем, Андрей, – говорил Яким, – тебе нужно отдохнуть, подкрепиться.
– Ох, Якимка! – отвечал Андрей, кладя руку ему на плечо, и улыбаясь дружески, как в юности. Рука была перерублена, залита сквозь прореху на рукаве потоками крови, но действовала исправно, только была невесомой и прозрачной, как и вся фигура князя. – Не пускают меня. А ты не бойся, иди, отдохни. Скоро встретимся…
Яким посмотрел туда, куда указывал Андрей, и сквозь легкий туман увидел убранную дерном с ковриками поминальничков, нежных белых цветков заячьей капусты, ладью. Она, понял Яким, должна везти его куда-то в Боголюбово, к белой, строгой церкви, смотрящейся в чистое серебро Клязьмы.
Месть епископа Леонтия мертвому Андрею была по истине византийской. Четыре дня тело убитого князя лежало в лопухах у тына. Княжеская дружина растеклась по своей родне, по деревням и посадам. Княгиня-булгарка, собрав, что успела, вместе с Анбалом скрылись в паутине лесных дорог. А суздальцы, опомнившись, поступили по справедливости.
Дружинники с почестями похоронили князя. Потом, вместе с народом, пошли по боярским дворам. Им не приходилось разбивать двери – слуги боярские сами их отворяли, вели к сундукам. Толстого боярина Драгомила его же слуги и убили. Добра перепало многим: московлянка, вдова серебреника, ходила в церковь в меховой накидке княгини-булгарки. Она, под страшным секретом, передавала товаркам, что, будто бы, решив, что убили князя, заговорщики вернулись к корчагам с вином. А князь оказался живехонек! И будто, от слов его укоризны, они уже готовы были бросить мечи, но вино сделало свое дело, и злодеи добили Андрея.
«Когда, схватив оружие, как звери свирепые приблизились они к спальне, где блаженный князь Андрей возлежал, позвал один, став у дверей: "Господин мой! Господин мой..." И князь отозвался: "Кто здесь?" – тот же сказал: "Прокопий...", но в сомненье князь произнес: "О, малый, не Прокопий..." Те же, подскочив к дверям и поняв, что князь здесь, начали бить в двери и силой выломили их. Блаженный же вскочил, хотел схватить меч, но не было тут меча, ибо в тот день взял его Анбал-ключник, а был его меч мечом святого Бориса. И ворвались двое убийц, и набросились на него, и князь швырнул одного под себя, а другие, решив, что повержен князь, впотьмах поразили своего; но после, разглядев князя, схватились с ним сильно, ибо был он силен. И рубили его мечами и саблями, и раны копьем ему нанесли, и воскликнул он: "О, горе вам, бесчестные.. Какое вам зло я нанес? Если кровь мою прольете на земле, пусть бог отомстит вам за мой хлеб!" Бесчестные же эти, решив, что убили его окончательно, взяв раненого своего, понесли его вон и, вздрагивая, ушли. Князь же, внезапно выйдя за ними, начал стонать от внутренней боли, пробираясь к крыльцу. Те же, услышав голос, воротились снова к нему. И пока стояли они так, сказал один: "Стоя там, я видел в окно князя, как шел он с крыльца вниз". И воскликнули все: "Ищите его!" – и бросились все взглянуть, нет ли князя там, где, убив его, бросили. И сказали: "Теперь мы погибли! Скорее ищите его!" И так, запалив свечи, отыскали его по кровавому следу... И пока он... молился о грехах своих Богу, сидя за лестничным столбом, заговорщики долго искали его – и увидели сидящим подобно непорочному агнцу. И тут проклятые подскочили и прикончили его», – говорит «Повесть об убиении святого благоверного князя Андрея».
Старый друг, Новгород-Северский князь Олег Святославич, отплатил за благодеяния Юрия Долгорукого по-княжески. Он помог сыну Андрея, прозванного Боголюбским, принять его наследство. Тем сыном был Всеволод по прозванию Большое Гнездо. Он, как божилась московская старуха, вдова серебренника, приказал зашить пойманных убийц отца в лыковые короба, и бросить их в Плавучее озеро, что в трех верстах от Владимира. Никогда не бывавшая в тех местах без малого столетняя московлянка, тем не менее, наверное передавала, что темными осенними ночами запоздалые путники, проезжая мимо озера, слышат тяжкие стоны, видят мелькающие огоньки и всплывающие на поверхность темной воды короба, обросшие водяной травой и тиной. Из них пытаются выбраться убийцы князя Суздальского Андрея, чтобы умолить его потомков о прощении.

Повесть Максима СОМОВА «МЕЧ СВЯТОГО БОРИСА»
опубликована во втором номере журнала «КЕНТАВР» за 2019 год (МАЙ)