kentavr270green3 

«КЕНТАВР».

Исторический бестселлер.» 1 выпуск в марте 2022 года (два автора в выпуске).

Новинки исторической беллетристики (отечественной и зарубежной).

                                                                    

РОССИЯ жива, пока жива ее история.
Многие корректируют историю. Политики  – чтобы использовать для сиюминутных целей. Преподаватели – чтобы увлеченные школьники и студенты не прогуливали занятий. Книготорговцы – для извлечения прибыли.
ОБРАТИСЬ К ИСТОЧНИКАМ!
Уникальные художественные и документальные романы и повести сборника
«КЕНТАВР. Исторический бестселлер» откроют мир нашего прошлого, помогут понять настоящее, заглянуть в будущее...

Григорий ЧИЖ

В СТРАНЕ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА


Глава из романа «К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ»
Сокращена для публикации на сайте

ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО августа 1803 года камергер Николай Петрович РЕЗАНОВ прибыл на корабль «НАДЕЖДА» под командованием Крузенштерна в сопровождении священника, правителя Камчатки, коменданта крепости, и собственной военной охраны. Посольство направлялось в Японию.
Молебен. Краткие прощальные речи. Шумный как всегда, подъем якорей. Салюты... И «Надежда», украсившись чуть не до самого флагштока парусами, медленно и важно направилась под слабым ветерком к выходу из Петропавловской бухты.
До средины сентября шли спокойно. Как-то неожиданно, на один момент, показались берега неизвестной Японии и тотчас скрылись в накатившем тумане. Моросил дождь, низко проносились напоенные до отказа влагой тяжелые тучи, гонимые сильным ветром, которому, казалось, не будет конца. Барометр вдруг стал падать на глазах. Волны вздымались горами. Водяная пыль, смешанная с песком, принесенным ураганом с суши, и мелкими осколками прибрежных раковин, до крови секла лица измученных людей, работавших на ветру. От новых шкотов и брасов, марсельных и нижних парусов остались одни болтающиеся обрывки. Корабль, оставшийся без управления, беспомощно болтался из стороны в сторону... С тревогой смотрел Крузенштерн на ванты, натянутые с одной стороны, как тугие струны. «А если не выдержат, лопнут? – подумал он. – Тогда мачты вылетят из гнезд, взламывая корабль изнутри, от самого днища...»
«Конец! Вот и конец всему...» – мелькало в уме бледного, как полотно, Резанова.
Крузенштерн не сводил глаз с барометра: он больше упасть не мог, ибо столбик ртути давно исчез за последней, низшей отметкой – 27 дюймов.
«Ниже двадцати семи дюймов! Я никогда ничего подобного не наблюдал, – молча изумлялся он. – Вот они, тайфуны японских морей!»
Так продолжалось целых пять часов.
Внезапная перемена направления ветра легко повернула «Надежду» на девяносто градусов, а набежавшая сзади волна, играя, перемахнула через корабль, в каюты хлынула вода. Прихлопнув ставни и удерживая их аншпугами, офицеры, стоя по пояс в воде, старались задержать вторжение взбесившегося моря внутрь корабля.
Три матроса, вцепившиеся в рулевое колесо, вмиг были сорваны с мест и брошены на палубу. Оторвавшийся вместе с тяжелыми винтами сундук, наполненный ружьями, пистолетами и саблями, пронесся мимо них, ломая все на пути...
Не растерявшийся Крузенштерн, однако, умело воспользовался мгновением перемены ветра. Выполняя его команду, матросы успели поставить штормовую бизань. Теперь можно было как-нибудь держаться по ветру, рискуя, правда, налететь на невидимую землю и на рифах похоронить навсегда и корабль, и экипаж...
Только глубокой ночью буря стала затихать, а утро одарило измученных людей яркой и чистой улыбкой. Однако коровы и овцы с окровавленными мордами, вода в каютах на целых три фута и болтающиеся на легком ветерке обрывки парусов и веревок наглядно показывали, что корабль был на волосок от гибели.
Проходили вдоль зеленых берегов неизвестных островов. Попадались лодки и даже какие-то большие, странные парусные суда, но люди на них были глухи и немы  и быстро уходили, никак не отвечая даже на призывы в рупор на японском языке.
– Похоже на то, что им запрещено иметь сношения с иностранцами, – высказал предположение Головачев, вглядываясь в большую, удирающую от корабля лодку.

Наконец-то при дружной настойчивости всех четырех японцев, бывших на «Надежде», удалось объяснить рыбакам, что судно военное российское и что оно имеет разрешение от самого императора Кубо-Сама войти в Нагасакский порт.
Рыбаки поднялись на корабль, наскоро выпили предложенной водки и сказали, что к вечеру можно дойти до Нагасаки. Они перечислили находящиеся там голландские и китайские купеческие суда и, главное, сообщили, что за «Надеждой» следят с берегов уже четвертый день. Не пробыв на корабле и четверти часа, гости поспешили отойти.
А через час японская лодка с десятью гребцами и двумя офицерами смело приблизилась к «Надежде». С лодки попросили бросить чалку. «Надежда» даже накренилась на один бок, ибо все кинулись поглазеть на японцев. За поясом у одного из приезжих торчали два меча. Низко поклонившись, он спросил: «Какое судно? Откуда? Куда идет?»
Доставленные на «Надежде» японцы, одетые в парадное русское платье, быстро сбежали в причалившую лодку, стали на колени, протянули вперед по полу руки и, положив на них свои головы, в таком положении отвечали. Офицеры, показав направление на Нагасаки, отшвартовались от корабля.
В двух милях от Нагасаки два гребных судна, уже с четырьмя офицерами, просили остановиться до получения разрешения губернатора на дальнейшее продвижение... Пока велись переговоры, «Надежду» окружили по крайней мере тридцатью лодками.
– Ну вот, ваше превосходительство, – шутя заявил Крузенштерн Резанову, – дождались японского плена.

И начались японские церемонии, растянувшиеся на целых полгода...

На палубу «Надежды» в сопровождении свиты взошел важно шествующий  губернатор - японец с мертвой, неподвижной маской на тщательно выбритом, в морщинах и складках коричневом лице.
Приглашенные в каюту посла, чиновники уселись на софе, поджав под себя ноги, и тотчас же принялись сосать свои трубки, вынутые из услужливо поставленного перед ними лакированного ящика. Вместе с ящиком подана была маленькая жаровня с пылающими углями. На полу у их ног расположились переводчики, вынувшие из другого лакированного ящика бумагу, кисти и тушь.
«Губернатор» оказался на самом деле не губернатором, а его помощником, приехал же с ним случайный ревизор из Иеддо. После обычных вопросов они заинтересовались посольской грамотой.
Резанов подошел к ящику и открыл его. Чиновники, именуемые обер-баниосами, вскочили, подошли поближе и долго созерцали золотую парчу – футляр с широкой серебряной сеткой и толстыми, с кистями на концах шнурами.
– Могу представить вам для ознакомления копию, – сказал Резанов.
Японцы поклонились.
В каюту вошел голландский капитан Дефф, который хотел повидаться с российским посланником. Когда вошедший, обращаясь к послу, рассыпался было в приветственных словах, один из старших переводчиков, обер-толков, бесцеремонно толкнул его в бок. Запнувшись и даже не кончив фразы, Дефф, не обнаруживая ни малейшей досады, сложил вместе ладони рук, склонился головой до полу и, не разгибаясь, кланялся до тех пор, пока не получил разрешения подняться.
Резанов с возмущением смотрел на это добровольное унижение голландца.
– Господин посол, – сказал старший переводчик, – вам странны обычаи наши, но всякая страна имеет свои, а мы с голландцами друзья, и вот вам доказательство их доброго к нам расположения. Согласны вы ему следовать?
– Нет, – отвечал посол, – ибо слишком почитаю японскую нацию, чтобы начать дружбу унизительными церемониями. У нас другие обычаи. Голландия нам не указ,  господин Дефф - торговый представитель, а я посланник его величества, государя императора всей России!
Ответ японцев на просьбу Резанова разрешить войти в гавань последовал только к вечеру на следующий день. Одетые с утра в суконное, а день был очень жаркий, все с нетерпением поглядывали на берег, задыхаясь, обливаясь потом и чертыхаясь.
Опять торжественно приехал «помощник губернатора» с  тем же Деффом, и после церемонии разоружения, с оставлением, однако, шпаг офицерам и ружей конвою, появились шестьдесят четыре японские лодки. Осветившись с кормы и носа большими круглыми фонарями, они отбуксировали корабль до маленького островка Папанберг, где предложили бросить якорь... Лодочная охрана осталась у корабля.
Пошел третий день пребывания «Надежды» в Японии. Расспросы  навещавших ее японских чиновников ширились. Пришлось на маленьком глобусе показывать границы Российской империи. Заинтересовались и Японией, но для рассмотрения ее на глобусе понадобились очки. Старички обер-баниосы смотрели на свою Японию и удивлялись тому, что она такая маленькая.
– Маленькая, но могущественная держава, – любезно сказал посол.
Принять очки в подарок старички отказались, не имея разрешения губернатора
Напряженность во взаимоотношениях понемногу таяла, весьма аккуратно и в большом количестве доставлялось продовольствие.
Прошла неделя. Резанов не выдержал и решительно заявил, что он не намерен больше пребывать на положении пленника, находящегося под стражей, и что он уйдет, не выполнив своей миссии, если не последует немедленно перемены. Обер-баниосы заволновались, заявили, что стерегущие «Надежду» лодки – знак почета, что нельзя перевести судно в гавань, ибо там находятся голландские купеческие суда: не подобает ведь военному судну российского императора с полномочным послом на борту стоять рядом с замызганными купцами, уже, кстати сказать, готовыми к выходу в море... Японцы не обманывали.
Накануне отплытия голландцев губернатор через обер-баниосов просил капитана «Надежды» не отвечать голландцам на их салюты. Это было похоже на насмешку, поскольку и пушки и порох давно были сданы японцам и увезены на берег. С голландцами разрешено было лично одному только послу отправить письмо государю о благополучном прибытии в Японию.
«АВИНЬОНСКОЕ ПЛЕНЕНИЕ» – так окрестили офицеры свое пребывание в порту Нагасаки. Запрещено было даже плавать на гребных судах возле корабля. От нечего делать они принялись изучать Японию с точки зрения поразивших их странностей.
Особенное негодование возбудили поставленные губернатором условия отсылки всеподданнейшего донесения посла, которое могло заключать в себе исключительно отчет о плавании и то на отрезке пути от Камчатки до Нагасаки. Оно было  переведено на голландский язык, а копия перевода доставлена губернатору.
На следующий день, к общему удивлению, в ответ на громкие приветствия экипажа с проходивших мимо «Надежды» голландских кораблей только махали подзорными трубами, шляпами и посылали воздушные поцелуи, но при этом молчали, не отвечая даже на задаваемые вопросы. Голландцам попросту было запрещено разговаривать с русским кораблем...
– Голландцы, – объяснял Шемелину Головачев, – позволили здесь  поработить себя и переносят уже более двухсот лет безропотно какие угодно унижения.
– Должно быть, прибытки большие, – философски заметил Шемелин. – А все-таки сами себя не уважают. Пляшут под японскую дудку.
– Да, именно пляшут и плясали, и в буквальном смысле, – сказал  Лангсдорф. – Сам посланник Макино-Бинго довольно легко пошел в свое время на всяческие унижения.
– Неужели? – удивился Шемелин.
– Да, и он. Это случилось, когда Бинго прибыл в Японию во второй раз. Император заставил его стоять, вертеться, петь, плясать, нянчить приведенных к нему детей, снимать и надевать парики и стряхивать с них пудру, расстегивать и застегивать пряжки. Голландцы доказывали, что это является у японцев не унижением, а почетом, за который дорого бы дал каждый японец.
– Господин Резанов об этом знает? – спросил Шемелин.
– Наверное, знает.
– А как русская торговля? Неужели русские не делали попыток завязать торговые сношения со своими, так сказать, ближайшими соседями? – спросил Лангсдорф.
– Делали, но все как-то не доводили до конца. В деле установления сношений с японцами принимал участие и тесть нашего посла, Шелихов. Его корабли побывали  на острове Аткис, где виделись с японцами, договорились начать торговлю и даже назначили свидание друг другу в 1779 году. На свидание прибыл и начальник японского острова Матсмай. Он привез разрешение открыть торговлю с японцами в Нагасаки. Но иркутские власти действовали очень нерешительно и непоследовательно, и в конце концов купцы охладели к этому делу, общение с японцами прекратилось. Посмотрим теперь, что удастся сделать нам...
– Если судить по попыткам последнего времени, то они не сулят нам успеха, – сказал Лангсдорф. – Я слышал, что американцам не посчастливилось... А торговую экспедицию англичан из Калькутты японцы попросту выгнали. Я рассказывал об этом послу.
ЧЕТВЕРТОГО декабря переводчики объявили, что на завтра назначена пристойная посланнику великого российского царя церемония переезда в приготовленный для него дом.
Для переезда посла была приготовлена красивейшая, с добрый корабль величиной, яхта, принадлежавшая одному из принцев. Вся отлакированная, как бонбоньерка, украшенная бронзовыми золочеными украшениями, она еле передвигалась посредством бесчисленных весел. Двери кают были покрыты дорогим штофом, а полы – драгоценными коврами. Снаружи она была расцвечена затейливыми вымпелами и флагами, похожими на хоругви. Яхта встала борт о борт с «Надеждой». Перекинули специально для этого сделанный трап с лакированной балюстрадой, украшенной фантастической резьбой.
Посол при всех орденах, в шитом золотом камергерском мундире, в сопровождении кавалеров свиты и морских офицеров важно взошел на шканцы, где был встречен почетной стражей с барабанным боем. Стража вступила на яхту, за нею два кавалера посольства несли императорскую грамоту. Далее выступал посол, за которым следовали морские офицеры. Взвился рядом с гербом японского принца императорский штандарт. Посол со свитой сошел вниз, в большую светлую каюту. Посреди ее на четырех украшенных бронзовыми рельефными украшениями колоннах утвержден был отделанный золотом и лаками балдахин. Под ним стоял стол для грамоты и кресло, крытое косматым бархатом, для посла. Под  дробь барабана яхта отошла от «Надежды». С вант и рей, усеянных матросами, раздалось «ура!».
Яхту буксировали шесть японских лодок и сопровождали до 80 судов, на которых развевался атлас и блистало золото. 
Наступление отлива не позволило яхте дойти до места назначения, подана была, другая, тоже роскошная яхта, но поменьше. На берегу посол был встречен старейшими обер-баниосами и препровожден в дом. Осмотрев его, посол поблагодарил за встречу и попросил  передать его благодарность  губернатору.
А дом действительно был хорош. Шесть больших комнат, громадная столовая, просторная кухня, к которой примыкала комната со шкафами для столовой посуды и белья. Кухонная посуда сверкала чистотой. Повар, в повышенном настроении, буквально не находил себе места и тянул кавалеров свиты посмотреть посуду и очаг. Устроенный на японский манер, очаг был снабжен семью разной величины котлами и чашами и котлом для горячей воды. Тут же в изобилии разложена была на столах прикрытая прозрачными сетками свинина, баранина, куры, утки, зелень. Другой флигель предназначался для приезжающих к послу флотских офицеров.
Пересчет японцами числа уезжавших и остающихся удивил. За офицерами ушли, провожая их до ворот, и баниосы. Наглухо задвинулись тяжелые наружные засовы и зазвенели запираемые железные замки.
«В позолоченной клетке», – пронеслось в головах. Пышность и позолота этой клетки сразу потускнели... Небольшие окна были заделаны железными решетками. В узеньком переулке с запертыми воротами, ведущими дальше, на сушу, были помещены две избушки-караульни, а далее – гауптвахта. Таким образом, для выхода со стороны суши требовалось последовательно открыть замки трех ворот.
ОДИННАДЦАТОГО февраля было получено письмо от губернатора.
«Медленность в решении столь важного дела, – разъяснялось в письме, – произошла оттого, что оно требовало больших рассуждений, поэтому двор и не хотел решить оного без совета чинов государственных. А так как они находились в разных провинциях, то и не могли скоро съехаться в Иеддо. Впрочем, дело сие было давно решено императором, но государь хотел еще сделать честь дяде и  брату своему, которых он почитает, чтобы спросить и у них мнение о деле. А как и те имеют пребывание свое не близко от Иеддо, то отправленные к ним посольства не скоро с ответами от них могли возвратиться в столицу...»
«Значит, дело уже решено в благоприятном смысле», – подумал Резанов, и волна горячей крови наполнила грудь, бурно забилось сердце. Можно было уже спокойно ожидать этого японского государственного советника, титул которого произносился  не иначе, как благоговейным шепотом. Резанов мечтал о триумфальном въезде в Иеддо, о своем представлении императору, о беседах с министрами и вельможами...
Официальное известие о приезде даймио привезли послу только на шестой день после того, как тот приехал.
– Было бы гораздо вежливее, – заметил недовольно Резанов, – если бы даймио потрудился известить того, кто ждал его столько времени, в день своего приезда.
– По нашим обычаям, ваше превосходительство, – возразил обер-толк Скизейма, – именно это было бы неучтиво, так как пришлось бы после извещения ждать эти же шесть дней, а они нужны были для подготовки. Теперь ожидать уже не придется. Завтра к восьми часам утра будет подана яхта принца Физена с двумя обер-баниосами для сопровождения вашего превосходительства до места свидания. От пристани вас понесут в богатом норимоне.
Начались длительные переговоры о деталях церемонии приема. Ультимативный характер условий заставил посла принять надменный вид и заявить:
– При мне должен находиться сержант, в каске и уборе с императорским штандартом на древке. – И, не желая слушать возражений, Резанов добавил: – Норимоны должны быть поданы всем кавалерам свиты.
– Но вам придется поклониться даймио в ноги, – предупредил обер-толк Скизейма.
Посол расхохотался.
– Я и самому богу кланяюсь не телом, а только душой. Оставьте это.
– Но это так легко! – сказали обер-толки, ложась на пол. – Посмотрите сами... Да вы хоть на колени встаньте и руками коснитесь пола!
Резанов продолжал смеяться.
– Все это пустяки! – бросил он с укоризной. – Я поклонюсь, как надобно, а даймио пусть учтет, что я прибыл сюда вовсе не для того, чтобы учиться поклонам, а основать дело к пользе двух империй. А будет ли завтра говорено о торговле?
– Нет, об этом речь будет послезавтра.
На следующий день утром к дому посла поданы были две разукрашенные яхты.
Посол в сопровождении своей свиты, сержанта со штандартом, обер-баниосов, обер-толков и других чиновников вступил на первую яхту, а затем перешел на вторую.
Тихо, как расслабленный, начал произносить слова приветствия губернатор Хида-Бунго-но-Хами-Сама, окончив его такими словами:
– Очень сожалеем, что наши японские обычаи навели на высокую персону посла в пребывание здесь великую скуку.
– Вы справедливо отметили, – заявил в своем ответе посол. – Эту великую скуку мне пришлось перенести первый раз в жизни, но зато я счастлив, что могу, наконец, лицезреть лично тех, кому я так много обязан.
– Нам известны причины, вызвавшие прибытие российского посольства в нашу страну, но сюда по поручению императора прибыл из Иеддо даймио, дабы лично увидеть посла и выслушать его объяснения.
– С превеликим удовольствием, – ответил посол и изложил причины, вызвавшие его приезд.
Когда он кончил, весьма тихо и невнятно, едва шевеля губами, изрек нечто сам даймио. Резанов не понял ни одного слова. Обер-толки,  весьма смущенные, перевели:
– Император Японского государства удивляется благодарности, российским государем изъявленной, за торговлю, на которую позволения никогда дано не было. Можно ли вообще писать его величеству в то время, как Лаксману внушено и подтверждено было, чтобы никто никаких сношений с Японией не имел? И вот это самое условие нарушено вследствие того, что император Японии слишком милостиво отнесся к Лаксману.
Резанов вспыхнул от негодования. Он испытывал такое ощущение, словно его ударили хлыстом по лицу. Стиснув зубы, он изобразил нечто вроде улыбки и сказал:
– Мне удивительным кажется, что здесь усматривается оскорбление в том, в чем можно видеть только великую честь. Получение письма от великого государя Российского европейские государи за счастие для себя почитают, и непонятно, как может повеление  Лаксману переноситься на великую особу всероссийского государя, который является таким же императором, как и Кубо-Сама, и, кто из них могущественнее, не здесь и не нам решать.
Брошенный полным голосом с жаром вызов произвел большой переполох. Тотчас же после перевода губернатор мягко и заискивающе сказал:
– Я думаю, господин посол, что вы очень устали от нашего японского утомительного сидения. Заседание считается закрытым до завтра.
Посол встал, поклонился и вышел в твердой уверенности, что японцы ищут ссоры.
Хмуро было на душе у Резанова. Дурные предчувствия неотвратимого провала мешали уснуть. Дом дрожал от резких порывов ветра, по крыше звонко барабанил дождь. Наутро небо прояснилось, но улицы потонули в  грязи. От приехавших за ним баниосов Резанов потребовал подать норимоны для всех сопровождающих.
Губернатор Хида-Бунго-но-Хами-Сама принял от подползшего к нему ящерицей чиновника большой свиток бумаги, развернул и, прочитав, передал лежавшим ниц около посла обер-толкам. Смущенно, то разворачивая, то свертывая свиток, обер-толки заявили, что письмо настолько глубокомысленно, что они вдруг перевести не могут, и пригласили посла в другую комнату для перевода.
«Первое. В древние времена, – гласило письмо, – всем народам ходить в Японию, также японцам выезжать из отечества невозбранно было, но два уже столетия, как сохраняется непременным правилом, чтоб никто в Японию, кроме древних приятелей их, вновь не приходил, и японцы из отечества своего отнюдь не выезжали; а как российский государь прислал посла с подарками, то японские законы требуют, чтоб тотчас ответствовать тем же. А как посла отправить в Россию не можно, ибо никому из японцев выезжать не позволяется, то ни грамоты, ни подарки не принимаются, что все Японской империи чины утвердительно определили.
Второе. Империя японская издревле торгует только с корейцами, ликейцами, китайцами и голландцами, а теперь только с двумя последними, то и нет нужды в новой торговле.
Третье. Так как запрещено ходить в Японию другим нациям, то следовало бы поступить по законам, но уважая доброе намерение российского государя, отпустить судно обратно и дать на дорогу провизию, с тем чтоб никогда россияне в Японию больше не ходили, и поскольку другой бы нации судну быть шесть месяцев в Японии не позволили, то принять это за милость японского императора».
Дрожа от нанесенного оскорбления и негодования, Резанов заявил обер-толкам:
– России японский торг не нужен, но российский император хотел оказать свою милость японцам, которые во многом нуждаются. Им же хуже, если они отказываются. Кабуковское величество напрасно думает, что российский император ждет ответных подарков, его же подарки следовало бы принять, поскольку они присланы государем, предлагающим дружбу.
– Удел дружбы только тогда хорош, когда он завязан по доброй воле, – возражали обер-толки.
Посла опять пригласили в комнату вельмож. Даймио прочитал бумагу и передал ее обер-толкам. Те объяснили, что  император «жалует на дорогу посольства пшена и соли».
– Государь мой жалует подарками ваших вельмож, – сказал посол обер-толкам.
– Не могут принять, – ответили они, – запрещено.
– Я желал бы заплатить за провизию.
– Нет, вы должны принять ее даром.
Пришлось согласиться.
Как по мановению волшебного жезла, настроение губернатора изменилось: он высказал сожаление о том, что дело не увенчалось успехом, и просил не отказываться от пожалованных лицам посольства двадцати пяти ящиков японской шелковой ваты. Обер-толкам разрешено было принять от посла в подарок по одному предмету.
Обер-толки пообещали вести с послом переписку.
– Разумеется, – говорили они, – называть вещи своими именами мы не сможем, но вы поймете, если мы напишем, например, что «погода у нас та же и ветры дуют по-прежнему» или что «дурная погода переменилась в тихую и благоприятную».
Они вместе с тем заверили, что так же думают и даймио, и губернаторы.
– Вы не можете себе представить, – говорили обер-толки, – насколько мы возмущены вынесенным нашим правительством решением.
– Это решение бьет, прежде всего, и больно бьет, по Японии, а не по России, – горячо заговорил Скизейма, сбросив с себя ледяную маску безразличия. – Недовольство правительством шумно разойдется по всей Японии и отразится решительно на всех делах. Пусть отцы наши ели пшено и ползали, как и мы, но я вовсе не желал бы, чтобы мои дети мне в этом подражали. Я верю, что в скором времени мы завяжем с вами самые близкие отношения, и прошу вас сохранить обо мне и моих товарищах такие же искренние чувства, какие мы имеем к вам, собираясь с опасностью для собственной жизни писать вам....
Доходили слухи и о том, что приехавшие нагасакские и миакские купцы открыто ругают правительство и обер-толков, подозревая их в том, что они пляшут под голландскую дудку. Все это радовало, но ничуть не меняло положения: посольство в Японию потерпело полнейший провал...
Свободно вздохнули офицеры «Надежды»: скучнейшее шестимесячное пленение окончилось. Проводы посла были так же торжественны, как и прием: роскошная яхта  и сто буксирных лодок для сопровождения из порта российского корабля.

 

Роман Григория ЧИЖА «К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ»
опубликован в четвертом номере журнала «КЕНТАВР» за 2019 год (НОЯБРЬ)

 

Реклама

Патриот Баннер 270

Библиотека

Библиотека Патриот - партнер Издательства ПОДВИГ