Олег ЩЕРБАТОВ

РУССКИЕ РОБИНЗОНЫ

Глава из повести
Схватка

Шли дни – то морозные, то с теплом. Зима в свои права еще не совсем взошла, морозила не шибко, но остров льдом кругом обложила, да и снежка не жалела. Без лыж из дома – никуда. Дедка о них заранее озаботился – сплел из березок, обтянул шкурами. К каждой паре – длинная палка, опираться при ходьбе. Много легче стало снег бороздить…
Разогрели ушицы, нарезали холодную копченую оленину. Савоня поставил на стол миску с «квашеной» ложечкой, разлил по кружкам хвойный отвар.
Федор вздохнул, брезгливо поморщился.
– Ты, Федор, – строго молвил Савоня, – привереды свои за порогом оставляй. Без закуски хлебово не получишь.
– Хлебца хочется, – пожаловался Федор.
– Да где ж его взять, коли нету? Вот домой вернемся, от пуза хлебца будет.
– Вернетесь, да не все, – вдруг буркнул Федор и, махом опорожнив кружку, брезгливо сплюнул на пол.
Дедка вскочил.
– Таких слов от тебя не желаю! – срываясь на визг, прокричал. – Будь ты годами помене, я б тебе в лоб закатал! – Дед грозно взмахнул ложкой. – Ты есть мужик! Поморского семени. Вот и держи себя в силе. Вон, гляди на мальчонку. Работает не мене нашего, а весел и здоров.
– Ему наше сиденье в забаву, а мне в тягость.
– Федор, – вступил Химков в разговор. – Я за тебя поруку взял. А ты слово дал. Слово держать надо.
Федор понурился, взял щепоть травы, отправил в рот.
– Вот и ладно. – Савоня заговорил ласково, ровно ребенку малому. – Крепись, Федор. Не век нам здесь вековать. Зиму перебудем, а летом в любой день может лодья со зверобоями зайти. Я в это шибко верю. И вам велю. Не оставит нас Господь. И всесвятый Николай-Угодниче.
Все молча перекрестились и взялись за ложки.
Позавтракали. Ивашка собрал ложки, протер ветошкой стол.
– Ну, ребятки, – Савоня затужил опояску, – каждый свой урок знает, повторять не станем. А я пошел капканы проверить – не пустыми же нам в Мезень вертаться.

Утро выдалось славное. Савоня легкой ногой бежал на лыжах. По пушистой ночной пороше, что тонким слоем легла на твердый наст – лыжи шли весело, скользили, не зарываясь.
Дедка щурился от солнца, от сияния белого снега. От легкого ветерка, что шаловливо встречал его на быстром ходу.
Вскоре завиднелась первая, ближняя вешка. Дедка еще больше заспешил. Однако в капкане ждала его только окровавленная песцовая лапка. Да тянулся к скалам неровный след.
– Ушел, окаянец! Лапки своей не пожалел! – сокрушался Савоня. – Ну так я тебя вдогон возьму. Далеко не уйдешь.
Не ушел песец на трех лапках. Но и деду не достался.
Взрыхленный снег в красных пятнах, клочья шкурки, обломки косточек. А кругом большие косолапые следы Белого хозяина.
Огляделся Савоня с тревогой. Следы уходили в даль, к берегу моря…

Савоня вернулся вскоре: два других капкана тоже остались пустыми.
– Плохо, ребятки. – Савоня снял шубейку, устало присел к столу. – Капканы боле ставить не будем. Только приваде перевод.
Рассказал, как дело обернулось.
– Оно так, – кивнул Степан. – Песец часто так уходит.
– По-старому буду ловушки ставить. Как деды наши правили. Но другое дело – гость-таки повадился. Звать – не звали, а дождались.
– Неужели медведь?
– Он самый. Одного песца, что из капкана ушел, догнал. А других, видать, отпугнул от привады.
– Принесла его лихоманка. И откель взялся?
– Ему с острова на остров переплыть в удовольствие.
– Нам такой сосед вовсе ни к чему, – покачал головой Степан.
– Теперь что ж, из дому не выйти? – встревожился Федор. – Ни по нужде, ни за нуждой.
– А я б на него глянул! – у Ивашки аж глаза загорелись.
– Портки не жаль? – усмехнулся Федор.
– А я издаля.
– Теперь, ребятки, так: из дому по одному ни шагу. Степан, сколько у тебя зарядов осталось?
– Один, Дедка. Да и то не очень верный. Ежели не отвадится, – хмуро сказал Шарапов, – я его ножом возьму.
– Не вздумай.
– Бурого брал, и с этим справлюсь.
Савоня лишь головой покачал.

Тревожно стало. С опаской выходили по делам, с опаской прислушивались по вечерам и ночью.
Медведь не показывался. Но бродил поблизости, оставляя тяжелые следы на снегу и свежий помет.
– До моих бы запасов не добрался, – спохватился Ивашка. – Пронюхает.
– Кабы до нас самих не добрался, – ворчал Федор.
Постоянная опасность, близость страшного зверя мешали делать обычные нужные дела: ловить рыбу, песцов, бить морского зверя, охотиться на оленей.
– Нашей стрелой его не взять, – вздыхал Савоня. – Кабы железа немного, можно рожон на рогатину сковать.
– Без рогатины возьму, – все больше серчал Степан. – Или мы тут не хозяева – взаперти сидеть!
Савоня противился.
Однако пришлось…

В одну ночь немного запуржило. Стемнело разом. По случаю улеглись пораньше. В избе было тихо, только потрескивали, догорая, дрова в печи; снаружи шумел ветер, бросал на стены снежную крупу, шевелил кровлю.
Уснули хорошо, но спали не крепко – все что-то чудилось снаружи недоброе. Порой даже казалось, что кто-то настойчиво толкается в дверь.
А утром Савоня, выйдя из дому первым, в голос закричал:
– Ах, злодей! Добрался-таки! Да все ему мало!
Высыпали наружу. Урон был большой. Вся «поленница» из трески, что была сложена под навесом, порушена и разорена. Которая рыба погрызена, которая порвана когтями и потоптана лапами. И лыжи поломаны, хорошо что не все.
– Нажрался вволю, – вздохнул Савоня, – и убрался восвояси.
– Теперь повадится.
– Я его отважу, – сказал Степан.
Дедка приоткрыл было рот, но промолчал.
– Я его ножом возьму. Как мой дед на медведя хаживал.
– Он на бурого хаживал, – предостерегая, молвил Савоня.
Степан усмехнулся:
– Да где ж его, бурого, взять?

Тревога прочно поселилась и в избе, и вокруг избы. Выходили наружу с оглядкой, входили внутрь, переводя дух. На дверь еще один засов приладили, хотя и не очень в него поверили – как наляжет Белый хозяин, выдавит дверь со всеми засовами.
Охота, рыбная ловля приостановились, жили прежними запасами.
– Осадил нас злодей. Не будет покоя от него.
– Да… Напасть.
На третью ночь, когда медведь топтался, взрыкивал и сопел за дверью, Степан вконец осерчал:
– Все! Либо я его, либо он меня!
Утром взял ружье, стал на лыжи и, слова не сказав, ушел по медвежьему следу. Вернулся нескоро. Долго отряхивался от снега, сгребал с усов и бороды сосульки.
– Нашел я его лежку. Место доброе, снег глубокий. Все вместе пойдем.
– Ивашку на хозяйстве оставим, – сказал Савоня.
– Как же! – вспыхнул Ивашка. – Я, что ль, немощный?
– На хозяйстве Федор останется, – сказал Степан. – Я его шубу боярскую заберу.
– Почто? – спросил Федор. – Своей мало?
– Глянулась она мне, – отшутился Степан. – И на шапку твою ушастую давно глаз положил.
– Это ты ладно придумал, – одобрил Савоня.
– Ну, коли надо… – Федор поскреб макушку. – Вернешь ли?
– А не верну – новую тебе справим! – весело пообещал Степан. – Медвежью.
Передохнув, он сел править на камне нож.
– Прямо не нож, а сабель у тебя, – похвалил Федор.
Хорошей ковки и закалки нож. Степан обмотал еще берестяную рукоять узкой оленьей кожицей и изладил петельку – на кисть накинуть.
– Вот и ладно, – вздохнул он, отложив нож. – Без доброй снасти доброй добычи не возьмешь.
– А шуба-то моя на кой тебе сдалась?
– Завтра узнаешь, Федя.
Тягостно тянулся день до ночи. Тревожно от медведя, боязно за Степана. Хотя его спокойствие и уверенность порой отгоняли страх, давали надежду. Да и заделье, хоть и малое, отводило час за часом трудные мысли. До сна починили лыжи, убрали их в избу. Савоня и салазки наладил, да и Федор терпеливо колол полешко на будущие стрелы.
Работа, мирная и нужная для каждого дня, успокаивала…
Но едва заложили засовы, загасили плошки и улеглись, тревожное ожидание вновь заполнило избу. Прислушивались, ворочались с одного бока на другой, вздрагивали от звонкого треска дров в печи. Только Федор уснул прежде других, мерно похрапывал.
Медведь опять пришел в середине ночи, чем-то пошумел под навесом, рявкнул, и слышен был затихающий вдали скрип его тяжелых лап по снегу. Степан ругнулся и натянул край мешка до самого уха, а Ивашка и Савоня не уснули до утра.

Ночной гость раскидал зачем-то заготовленные дрова, развалил сложенные в стопы тюленьи шкуры, оставил на двери глубокие борозды от когтей. И кучу помета у порога.
Прибрались, поругиваясь, под навесом. Плотно завтракать не стали, съели по печеному яичку и вдоволь напились чаю.
Степан искрошил последнюю пулю на мелкую дробь, засыпал ее в ствол ружья, запыжил комком шерсти. Ружье протянул Химкову, пояснил:
– Пороху малая щепоть осталась, да и тот плох – сор один, пулю из ствола на сажень не кинет. Ты, Лексей, как момент настанет, бей ему в самую морду, с самой близи, по глазам.
Алексей кивнул, закинул ружье за спину.
Стали собираться.
Старательно обряжался Степан. Вздел на плечи необъятную шубу, плотно запахнулся, опоясался туго. Надел шапку, завязал на шее ее уши, обернул их концы вокруг. Постоял, раскинул руки, повертел головой – все ли ладно? Дедка Савоня глядел на него острым глазом, довольно покрякивал, скрывая страх и боязнь за охотника. Ивашка глядел с восторженным вниманием, по-мальчишески завидовал. Разве что не поскуливал, как ярый охотничий пес, которого не берут в этот раз за лесным зверем.
Савоня натянул тетиву на лук, сунул за пояс пучок стрел. Степан взял нож и копье, с которым на оленя ходили.
Присели, будто кто-то им подсказал, помолчали, разом встали, перекрестились на образ Святителя Николая.
– Вы там поосторожнее будьте, – сумрачно напутствовал Федор. – Шубу, Степка, сбереги.
– Ну, – выдохнул Савоня, – Бог не без милости, молодец не без счастья. Тронулись.

День выдался ясный. Слепил низким солнцем, белизной снега. Безветренный день. Только верхушки дальних скал слабо курились белесыми облачками.
И тихий день словно застыл на морозе в легкой дремоте. Лишь поскрипывал под ногами снег, да доносился с дальнего лежбища трубный тюлений рев. И казалось, что слышится, как скользко скрипит под неповоротливыми тушами влажная галька.
Ивашка шагал за Степаном и не мог отвести глаз от громадных следов медвежьих лап. «Такой наступит, – думалось ему с опаской, – как пузырь лопнешь».
Степан шагал упруго, напористо, весь нацеленный на предстоящую жестокую схватку с сильно неравным противником. Обернулся на ходу:
– Ты, Ивашка, поодаль от нас держись. Неровен час, под медвежью лапу угодишь – только тебя и видели.
– Ништо, дядя Степан, я прыткий, убегу, только меня и видели.
– Молодец, – похвалил Степан. – Не робеешь.
Обогнули ближние скалы, пошагали к дальним, берегом моря, которое, казалось, навек застыло под неровным, вздыбившимся льдом и оледеневшим снегом. Вышли к длинной, во много десятков саженей, узкой гранитной скале, что спускалась в море, до того гладко вылизанной приливами и отливами, что на ней любой снег смахивало любым ветром. От моря она поднималась к скалам, как ровная столбовая дорога. И терялась в глубокой расщелине.
Здесь остановились. Степан воткнул копье в снег, вытер рукавом мокрое лицо.
– Тут он обитает.
– Спит небось. Чужой рыбки нажравшись, вор безмерный.
– Ну, готовьтесь, ребята. Ивашка, щель видишь? А возля нее камень?
– А то!
– Голышь добросишь? В камень попадешь?
– А как скажешь, дядя Степан.
– Вскользь бросай. Чтоб в щель залетел.
Ивашка подобрал из россыпи круглый увесистый камень, покачал в руке, примериваясь. Повернулся бочком, вытянул вперед левую руку.
– Бей, Ивашка!
Камень звонко ударил в камень, сильно отлетел в расщелину.
Тишина. Напряженное ожидание.
– Ну-ка, еще раз вдарь!
Ивашка и в сей раз не сплоховал. И в ответ в глубине скалы раздался краткий рык.
– Будем на снег его выманивать, – сказал Степан. – Разойдись, ребята, пошире. Нам главное дело – на дыбки его поднять.
Ивашка, не дожидась подсказки, еще один голыш запустил. С той же удачей… Был прежде недовольный рык, теперь – злобный рев. И показалась голова зверя – черный нос, горящие глаза. Ивашка чуть не сел. «Голова-то с меня будет!» – и отступил, пятясь, подальше.
Вылез потревоженный Белый хозяин, огляделся, пригнув голову. Словно, выбирая – с кого из них начать расправу. И было передумал, попятился. Но тут Дедка пустил ему стрелу в плечо. Медведю это что, блошиный укус, но осерчал Хозяин. Рывком выскочил наружу, пошел на людей, его обидевших, оскалив пасть.
Громаден был, из пушки такого не свалишь. Что ему нож в руке человека.
Смотря, однако, какого…
Охотники медленно отступали. Вот уже им и снег по колено. А медведь все еще на твердом. Поди, как железные клацают, скребут трехвершковые когти по граниту. Разве что искры не выбивают. И страшная ощеренная клыкастая пасть, изрыгающая из самого нутра мощное, со слюной, рычание.
Степан, держа в левой руке копье, утвердился в снегу, стоял на самом пути зверя. Савоня разом пустил в его бок еще две стрелы. А тот вроде бы их и не заметил, даже лапой не отмахнулся. И вдруг побежал! Неукротимо, вспахивая снег лапами, весь в буруне-метелице.
Степан не дрогнул, лишь чуть пригнулся и в двух шагах от медведя шагнул в сторону. Тот резко замер, развернулся, взметнув тучу снега. Степан с силой ударил его копьем в бок. Медведь вздыбился – Химков выстрелил ему в пасть, – обхватил морду лапами. И тут же Степан шагнул к нему, прижался всем телом и головой к его брюху. Зверь с ревом облапил охотника. Но тут взметнулся, сверкнул лезвием нож, исчез в левом боку, в самом сердце. Ручьем ударила кровь, пятная снег, заливая белую шубу. И снова мелькнул нож, но уже матово-багровый, и снова погрузился в бок медведя. Тот рухнул, вдавив Степана в снег, и замер. Лишь подергивались кончики лап, бессильно царапая когтями снег.
Бросились разом, опрокинули зверя с живота на бок. Степан, залитый алым, тяжело дышал. Приподнялся на локтях, успокоил:
– Это его кровь.
Встал, пошатываясь, трижды окунул нож по самую рукоять в снег.
– Ай да Степан! – Савоня топтался возле него, похлопывал по плечу, ощупывал, смеялся похоже на плач с облегчением. – Видал, Ивашка?
Парнишку била мелкая дрожь – от страха и восторга.
– Как он тебя в снег-то? – Савоня присел и шлепнул себя по коленям. – А ведь на твердом раздавил бы! И шуба сгодилась. Эк он ее-то. Чуть не на ремни распустил. Остался Федор без шубы.
– И без шапки, – заметил с улыбкой Химков. – Зацепил-таки.
– Тут, – Дедка пнул ногой медведя, – мехов на три шубы. И на дюжину шапок. Однако, ребяты, за дело беремся, пока Хозяин не задубел.
Сноровисто, в три ножа, сняли с медведя шкуру. С передних лап, обрезав когти, спустили «чулком» – тут тебе либо меховые портки, либо теплые сапоги. Древки стрел, конечное дело, поломались, но наконечники Дедка бережливо вырезал.
Расстелили на снегу шкуру, распластали тушу. На шкуру сложили сердце, печень, два окорока, с полпуда сала и несколько кусков мяса–медвежатины. Остальное уложили в снежную яму. Ивашка загрузил верхом тяжелые камни – от песцов.
– Ну, тронулись, ребяты! Остальное другим разом заберем.
В шкуру «впряглись» Химков и Шарапов, Ивашка нес на плече теперь уже навсегда ненужное ружье – ни пуль, ни пороха не осталось.

Вернулись засветло. Федор, услыхав веселый разговор, вышел встречать. Всплеснул руками:
– Мать честна! Управились! Дайте-ка подсоблю.
– Беги в избу, застудишься, – сказал ему Савоня. – Теперь тебе сколько ден в дому сидеть, пока мы тебе новую шубу справим.
Тут только Федор глянул на свою бывшую шубу и обомлел:
– Ох, Степушка! Почитай, я тебя спас.
Савоня рассмеялся старческим дребезгом:
– Выходит, его Кружевница спасла.

Федор, не медля, занялся стряпней – свежатинки невтерпеж попробовать. Ивашка у него на подхвате, а мужики шкурой занялись. Растянули, закрепили колышками и камнями, взялись ножами скоблить. Работа трудная, долгая и непростая.
Уже смеркалось, когда они, скатав шкуру и убрав ее под навес, пошли в избу. Умылись, долго молились благодарственно, сели за стол. Вперебой рассказывали Федору, как все было. Хвастать не стали, но и умалять опасное дело охотников не нашлось. Только что-то Ивашка общего веселья не разделял. Мрачно жевал, вздыхая, совсем понурился.
– Ты чтой-то, парень? – окликнул его Степан. – Что смурной такой?
Ивашка не враз ответил.
– Обидно мне, дядя Степан, что никогда мне таким охотником, как ты, не сделаться.
Степан дружески рассмеялся:
– А мне то обидно, что никогда мне не стать таким умелым кормчим, как Алешка. И таким славным корабелом, как Дедка Савоня.
– Ладно сказал, – кивнул дед. – У тебя, Ивашка все лучшие годы и дела еще впереди. А мне ведь тоже, сколько ни проживу еще, утренним петухом, как Федор, не кукарекать.
Ну, Федор и не удержался.

Повесть Олега ЩЕРБАТОВА «РУССКИЕ РОБИНЗОНЫ»
опубликована в журнале «ПОДВИГ» №03-2020 (выходит в МАРТЕ)