Михаил ПАК

 

БЕЛЫЕ ОЗЕРА

Главы из романа

ПРЕДЛОЖЕНЫ АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ   

 

Наступил ноябрь.

Я решил напоследок сходить еще раз на этюды.

Солнце после полудня словно замерло, сея по земле свои последние теплые лучи. Было что-то необъяснимо величественное в обнажившейся природе; в лесу вся листва опала, застлала землю ковром. И среди голых деревьев печальный пруд обращал свой взор в синее небо.

Я слушал мелодию леса, неба и пруда и все никак не решался приступить к работе. Трепетное волнение охватило меня. Как там говорил великий Ван Гог: «И все же, каким бы бессильным ты ни чувствовал себя перед невыразимым совершенством и великолепием природы, отступать перед ними нельзя». Все верно. Коль ты поставил целью жизни размешивать краски – шагай вперед.

Я разложил этюдник, принялся за работу. Совершенно не ощущал течения времени и не заметил, как подошли три незнакомца. Они появились бесшумно, как призраки, и стали ходить кругами вокруг меня, одетые в темные куртки-пуховики, их головы плотно облегали надвинутые по самые глаза шерстяные шапочки. Я слышал обрывки слов: «Гляди, ему и холод нипочем… Наш пруд ему приглянулся… Во дает мужик!.. А давай-ка, свалим его!..»

В этюднике у меня лежал большой нож, которым я пользовался как мастихином. Достать его было делом одной секунды. Но я не почувствовал опасности. Вдруг меня ударили чем-то твердым по голове. Ноги мои сделались ватными, а в глазах потемнело.

Я увидел лужайку и себя, ступающим босыми ногами по зеленой траве. Впереди моему взору открылась широкая река, в которой купались белые березы и облака, спустившиеся с неба. Облака – гусиные перья – огибали деревья, стоящие плотной стеной на том берегу. И была похожа река на женщину, скинувшую одежду, нагую и беззащитную. Я шел к воде, чтобы окунуть в нее свои чресла. Чтобы разделить с рекою ее одиночество. И, как только вошел в воду, послышались характерный свист и шум приближающейся электрички – поезд с воем вынырнул из-за завесы тумана и, громыхая колесами о рельсы, не останавливаясь, умчался прочь. В воздухе долго еще ощущался перестук колес.

Я очнулся.

Обнаружил себя привязанным к дереву.

Эти парни скрутили меня и обмотали всего бельевым шнуром.

В ушах звенело, возникло ощущение будто вместо головы у меня чугунок с наглухо запаянной крышкой, из нутра которого доносится шум морского прибоя. Я увидел неподалеку свой этюдник, нетронутый, стоявший на ножках, но сам этюд пропал, вместо него на палитре стояла пустая бутылка. Сырой холодный воздух доносил до меня запах водки.

Фиолетовые сумерки сгущались вокруг.

Руки и ноги мои туго стягивала веревка. Во рту скопилась солоноватая влага. Я сплюнул – и ощутил на губах ссадину.

Что было нужно от меня тем парням? Что я сделал им плохого? Их трое, я – один. Несправедливо. Да что им до справедливости? Им неведомо такое понятие. Человек есть ненасытное животное. Он всегда хочет властвовать над другим.

Я попытался вспомнить их лица, но безрезультатно.

Темень сгущалась стремительно, окружающие цвета смазались, не осталось даже полутонов, лес слился с темным небом. Тускло мерцала застывшая поверхность пруда, словно это угасал глаз неведомого существа.

Куртка моя была на груди распахнута, пронзительный стальной холод вонзался сквозь рубашку в тело, больно резал шею, грудь и живот.

Со стороны железной дороги время от времени доносился приглушенный шум проезжающей электрички. Нет, мой крик никто бы не услышал. Далеко.

На лице я почувствовал легкое касание пушинок – это был снег, первый в этом году.

Снежный ковер уже почти целиком застелил окрестности. Послышался шорох неподалеку, человеческий силуэт замелькал в просветах между деревьями, вышел к пруду, приблизился к моему этюднику.

   – Алексей! – громкий девичий окрик прорезал тишину.

   – Я здесь! – отозвался я неузнаваемым для самого себя чужим хриплым голосом. – Таня!

   – Алексей! – девочка подскочила ко мне. – Боже мой! Кто тебя привязал?!

   – Не знаю…

   – Сейчас… Господи! – Хрупкие ее пальцы ощупывали веревку, но никак не могли отыскать концы.

   – Там… в этюднике … нож.

Таня бросилась к треножнику, поскользнулась, упала, сбила этюдник, который повалился, краски высыпались на землю. Она стала шарить по снегу, отыскала нож. Отрезала веревку, высвободила меня из пут. Я едва не упал, не чувствуя ни ног, ни рук – они совсем одеревенели.

 

**

Дома Таня смазала мою раненную губу йодом и отпоила теплым чаем.

   – Нельзя пить слишком горячий чай, – сказала она, – я где-то читала. А то может удар случиться. Замерзшего человека надо приводить в норму постепенно.

Я не мог ей ответить, только послушно пил чай. Внутри меня все дрожало.

Потом я лег в постель. А Таня все хлопотала, принесла воды из колодца, подбросила в печь дров, разогрела еду, все ее движения были энергичными и вместе с тем спокойными, несуетливыми.

Через час она налила мне уже горячий чай, душистый, с лимоном и травами.

Ко мне вернулись прежние силы, хотя на задворках сознания все еще таились отголоски тревоги. А вскоре и они исчезли. Только горло слегка побаливало, но это не помешало мне с большим аппетитом расправиться с супом.

Таня сказала, что приготовила ужин и ждала моего возвращения, а меня все не было и не было. Как стемнело, она, встревоженная, отправилась на поиски.

   – Я вначале подумала, что ты утонул в пруду, – сказала Таня. – Вижу ящик с красками, а тебя нет. Что хотели эти люди, зачем они так поступили с тобой?

   – Не знаю, – пожал плечами я. – Скучно им было, наверное. Решили порезвиться, а я им под руки подвернулся.

   – Ты их раньше встречал?

   – Нет, откуда? Там всегда безлюдно. Правильно говорят – «В тихом омуте черти водятся». Только жалко этюда. Забрали они.

   – Это все из-за птицы, – сказала девочка и кивнула в сторону чучела совы. – От нее все неприятности.

   – Да ну? – не поверил я.

   – Птица должна жить на свободе, – серьезным тоном продолжала Таня. – А из нее вынули все, одна оболочка осталась. Душа совы томится и мучается, хочет вырваться наружу, а не может. Поэтому чучело надо сжечь.

   – Ты думаешь?..

   – Конечно. Это не сова, это ее тень. И зря ты поставил чучело на книжную полку. От него исходит отрицательная энергия.

   – Гм…

   – Ладно, если тебе жаль чучела, пусть себе стоит.

   – Давай сожжем, – согласился я. – А как это сделать?

   – Не знаю, – пожала плечами Таня. – Наверное, надо обернуть чучело в газету и бросить в огонь.

   – В печь?

   – Нет, не дома. На улице.

   – Хорошо. Я сейчас встану.

   – Куда? – испугалась девочка. – Успеется... Не сейчас же! Ты должен постараться уснуть.

 

***

И все же история у пруда не прошла для меня даром. К утру горло разболелось не на шутку. Поднялась температура. Таня съездила в райцентр, в аптеку, за лекарствами. И снова отпаивала травами. Не позволяла мне вставать, сходила сама к станции за продуктами.

Через пару дней у меня все прошло.

   – Ты больше не ходи один на этюды, – выговаривала мне Таня. – И вообще, сейчас никуда не ходи. Сыро и серо вокруг, никакой красоты, да и холодно уже.

   – Ты права, – согласился я. – Буду работать дома.

Однажды вечером мы оделись потеплей, вышли за деревню в поле и зашагали в сторону леса. Я нес в одной руке чучело совы, завернутое в газету, а в другой – пакет с мелко нарубленными дровами. Таня шла впереди и светила электрическим фонариком. Хотя вокруг было светло от выпавшего снега.

Вскоре дачный поселок остался позади, мы приблизились вплотную к лесу, до него оставалось метров сто, придержали шаг, решили разжечь костер здесь. От леса веяло исполинской тишиной, и эта тишина не внушала страха. Я разгреб ногами снег, соорудил костер, полил его разбавителем для краски, сверху положил чучело совы и поджег. Дрова полыхнули, и в небо устремились искры.

Таня смотрела на костер спокойно – никакого волнения или беспокойства на лице. Где-то там, в Финляндии, ее отец, думал я, глядя на нее, нашел ли он там, что искал?

Когда костер догорел, мы засыпали тлеющие угольки снегом и, взявшись за руки, пошли домой. Нам встретилась черная собака, обыкновенная дворняжка, опасливо обошла нас, встала неподалеку.

   – Дай, Джим, на счастье лапу мне, – позвал я животное, опустившись на корточки. – Ну, дай же!

Собака завиляла хвостом, но приблизиться не решилась. На шее у нее болтался ошейник, стало быть, не бесхозная, просто ей надоело быть на привязи, вот и вырвалась на свободу.

   – Эй, дружок! – обратилась к собаке девочка. – Кто твой хозяин?

Дворняжка издала короткий глухой звук, вероятно, означающий, что ей недосуг, и продолжила свой путь. А мы пошли своей дорогой.

   – Любишь Есенина? – спросила Таня, держа меня за руку.

   – Да.

   – Прочти мне стихи про Джима.

   – «Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду. Давай с тобой полаем при луне на тихую бесшумную погоду». А дальше не помню, – признался я.

   – «Пожалуйста, голубчик, не лижись, – продолжила Таня. – Пойми со мной хоть самое простое. Ведь ты не знаешь, что такое жизнь. Не знаешь ты, что жить на свете стоит». А дальше тоже не помню. – Она рассмеялась.

   – Давай-давай, не скромничай, – подбодрил я ее. – Читай дальше.

   – Я правда забыла, – ответила она.

Признаться, я не ожидал, что эта диковатая девочка знает Есенина, нынче молодежь предпочитает иные ценности. Но только что представляли собой новые ценности?.. Пепси, что ли? А Таня молодец, продекламировала целый отрывок из есенинского стихотворения «Собаке Качалова», прочитала на светлой ноте, с душой. Я был уверен, что она знает наизусть не только это, но и другие стихи.

Мы шли, вспоминая короткие отрывки стихотворений разных поэтов. Я начинал, а Таня подхватывала, или начинала, а я продолжал, зачастую с середины или с конца.

 

Роман Михаила ПАКА «БЕЛЫЕ ОЗЕРА»

опубликован в журнале «ПОДВИГ» № 10-2020 (выходит в ОКТЯБРЕ)