Валерий ГУСЕВ

ТРОПОЮ ЛЕШЕГО
Отрывок из повести

Адаптирован для публикации на сайте

Это рассказ человека, у которого сбылась светлая и наивная мечта детства, и который сказал об этом так: «Лучше бы она не сбывалась…»

Кто-то очень верно заметил: «Робинзон – это не имя. Это образ мыслей и действий; это образ жизни. А порой и призвание». Открываю с детства любимую книгу. Как заманчиво и обещающе звучит ее первая фраза: «Я очень хотел путешествовать, но мои родители…»
Я тоже очень любил путешествовать. По страницам приключенческих книг. Но мои родители…
Матушка, школьный учитель литературы, настойчиво загружала меня старой классикой. А что мне, отроку, могла дать эта занудная классика кроме стойкого, на годы, ее неприятия? (Понятно, что по прошествии лет это все изменилось). Отец, журналист, поучал со своей точки зрения: «Читать нужно то, что пригодится в жизни, в главном деле, которое ты выберешь. Определись».
И, как ни странно, он оказался прав. Так же, как и я, когда зачитывался до поздней ночи романами о путешествиях и приключениях.
Правда, я не стал профессиональным путешественником – ни геологом, ни географом, ни моряком, но книги, прочитанные в детстве, сослужили однажды мне очень важную службу – они спасли мне жизнь. И я всегда буду исполнен благодарности их замечательным авторам. И героям этих книг.
Для меня таким героем стал Робинзон. Нет, не тот самый моряк из Йорка, а Робинзон собирательный. Человек, который после первых мгновений отчаянья, собрав силы духа и тела, переходит к решительным действиям на многие одинокие годы. Переходит от безразличия к своей судьбе к борьбе за жизнь.
В первичном Робинзоне Крузо я довольно скоро разочаровался. Подумаешь, трудности: тепло, фрукты и овощи, под каждым кустом – и стол и дом. Главное, чтобы созревшая гроздь бананов или кокосовый орех, сорвавшись с пальмы, не попали в голову.
Меня все больше манил наш суровый Север. Не без влияния, конечно, Джека Лондона: «Костер на снегу… За тех, кто в пути!.. Чтобы хватило пищи… Чтобы собаки не сдали… Чтобы спички не отсырели!»
Но желание стало решением, когда я прочел редкую книгу о шестилетней зимовке наших древних мезенских поморов на Шпицбергене. Они оказались там фактически без ничего, а трудом и опытом обзавелись всем необходимым, да еще и разбогатели.
К тому времени у нас уже сложилась дружная компания из школьных друзей. Мы еще больше сдружились в походах. Путешествовали по лесам и рекам, справлялись на плоту, даже ходили в лыжный поход, где устраивались на ночлег в зимнем морозном лесу с не меньшим комфортом, чем летом.
Мы не считали себя туристами. Мы назывались путешественниками. Туристы, в нашем представлении, это те, кто движется по свету на океанских или воздушных лайнерах, организованными группами в автобусах, тупо внимания торопливым экскурсоводам, или те, кто выбирается в ближайший лес с водкой, девицами и оглушительной музыкой. После них остаются порубленные деревья, и горы мусора. Мы презирали их, как дикое племя, чуждое природе, к которой относились с трепетным уважением.
У нас были свои тихие задушевные песни и добрые шутки, свои обычаи и принципы: не вонзать топор в живое дерево, не плевать в костер и не прикуривать у огня от спички, а только головешкой или угольком. Мы гордились тем, что в любую погоду могли разжечь костер одной спичкой и найти питьевую воду, за полчаса построить шалаш и «сварить суп из топора». Романтики ночного костра и дырявой палатки.
Мы были неплохо экипированы. Топорики–звонарики, охотничьи ножи, карманные ножи со многими приборами. Конечно, компас, сигнальная ракета, фляжка для воды, ружье для охоты и от лихих людей, рыбацкие принадлежности – леска, намотанная на рогульку, крючки и грузила. Саперная лопатка – окопать, если надо, палатку, добыть червей для удочки.
У нас были прозвища и необидные клички, которые лучше имен говорили о том, чего ты стоишь, и за что тебя благодарить: Рыбак, Охотник, Сказочник, Повар… Меня за мое пристрастие, за любовь к одиночеству называли Робинзоном. Этим именем я гордился.
Да, все это была интересная и полезная игра в путешествия и приключения, в трудности и опасности. Но для меня эта игра обернулась бедой. И она же меня из этой беды вызволила…

Мое предложение ехать на Белое море всем пришлось по душе. Романтика. Сейчас это слово и образ жизни не в ходу, звучит насмешкой, а тогда оно много определяло, значило и даже обязывало.
Поезд на Мурманск. Ночью он на минуту притормозил, я проснулся и услышал на платформе чей-то сонный голос: «Лоухи». И сразу забилось сердце, всплыло в памяти: «Калевала», волшебная мельница Сампо, Лоухи – хозяйка Похъелы туманной, редкозубая злая ведьма… Я улыбнулся, счастливый, еще не зная, что эта колдунья станет на долгие тяжкие дни моей нежеланной и опасной спутницей…

Скалистый берег. Места безлюдные и глухие. Коварное и холодное море, где плавают фиолетовые медузы и полуметровая треска. Лес дремучий и тропы в нем только звериные, по ночам тревожит вой одинокого волка. Можно проверить себя на прочность и умение жить охотой и рыбалкой.
Дикий Лес и безлюдное Море. Что еще нужно молодым и беззаботным романтикам?
Лес и Море схожи между собой. В Лесу деревья и звери, в Море волны и рыбы. Правда, деревья разные, а волны одинаковые. Но заблудиться можно и там, и там. Однако лучше в Лесу – он добрее…

Мы быстро освоились. «Базовый» лагерь на берегу, возле крохотного ручья, спешащего в Море: палатка, стол, сколоченный из досок, выброшенных волной на сушу, кострище, «личные» сучки на деревьях для ружей и штормовок, найденный на болоте громадный замшелый лосиный рог – кресло, под которым любила прятаться маленькая гадюка.
Справа от нас высилась крутая скала, с которой удобно было рыбачить, слева, за узким скалистым мысом – мелководный заливчик, где кормились стаи уток – мы назвали его зоопарком. Здесь мы раз в два-три дня добывали к столу водоплавающую дичь. Далее – уходящая в море длинная скала Медвежья. Она была похожа на медведя, припавшего мордой к воде. Там, кстати, обитал миролюбивый медведь. Он наведывался по ночам в наш лагерь и гремел неубранными с вечера кастрюлями. Сзади набегал дремучий лес, с неистовым буреломом, полянами-черничниками, где копошились белоснежные куропатки.
Но, как говорится, все хорошее кончается, а плохое – никогда.
Время шло. И мы стали уставать. Куропатки удалились куда-то в глубину леса, утки из Зоопарка исчезли, переметы все чаще оставались пустыми. Выручали грибы. На нашей стоянке весь день кипела вода в казанке. Дежурный по кухне засыпал его грибами и созывал к столу. Он вываливал в наши миски варево и снова загружал котел. Но, как говорится, гриб и огурец в брюхе не жилец.

И вот появились тревожные симптомы. Я первым их ощутил, но не сразу придал значение.
В надежде поживиться на полянке, где прежде паслись куропатки, я отправился на охоту и слегка заблудился. Охота была неудачной. Проплутав, выбрался к морю уже вечером. Правда, стояли белые ночи, и мне не пришлось добираться до лагеря темной дорогой. Уставший, тяжело спотыкаясь на камнях, я брел узкой кромкой берега. Слева – засыпающее море, справа – густой лесной бурелом.
Было очень тихо. Все вокруг замерло, будто чего-то ожидая в тревоге.
Я в очередной раз сильно споткнулся, выругался под нос и услышал, как за спиной кто-то ехидно хихикнул. Быстро обернулся – никого... Только метнулась за выворотень непонятная бесформенная тень. Показалось… Но сердце сжала тревога. Даже не тревога, а страх. Нехороший. Когда не знаешь его причину и теряешь себя, поддаваясь панике.
Я поправил на плече ружье и зашагал быстрее. Показалось, что в чаще леса тоже кто-то идет вровень со мной. Даже хрустнула под чьей-то ногой (или лапой) сухая ветка. Я побежал, не думая – лишь бы убежать от этого неведомого страха, в котором было что-то нереальное, как в кошмарном сне или больном бреду…
Я часто вспоминаю об этом, но почему-то не стыжусь своего малодушия.
Мне все время чудилось, что краем леса вместе со мной злорадно бежит какое-то существо. Мнилось даже, что это мерзкая косматая старуха в лохмотьях. И с постоянным хихиканьем.
Я остановился, вскинул ружье и выстрелил вверх. Услышал ответный выстрел с нашей стоянки. И увидел взлетевшую в небо яркую ракету. Друзья уже, видно, озаботились моим долгим отсутствием.
И все исчезло. Никакой старухи, ни треска сучьев, ни вредного смешка.
Сгоряча я рассказал ребятам о своем приключении. Они дружелюбно рассмеялись.
– Ты, Робинзон, видать, одичал от одиночества. Выпей-ка чаю и ложись спать. А мы посидим рядом, чтобы старуха тебя не укусила.
Но пошутили напрасно. Утром один из наших товарищей пришел из леса в растерянной задумчивости.
– Ребята, а ведь Робинзон прав. Завелась в лесу какая-то нечисть. Пора линять отсюда.
Ему привиделся лохматый человек – то ли снежный, то ли Леший. Показался, повернулся волосатой спиной и исчез за деревьями.
Ситуация, в общем-то, известная – так называемый Полярный психоз. Она знакома каждому, кто подолгу задерживался в северных лесах. Нападает безотчетная тревога. Будто кто-то недобрый наблюдает за человеком и ждет его ошибки. Нервы напряжены, возможны трагические срывы. Бывают и галлюцинации: мелькают в глубине леса леший, ведьма, древесная русалка. Специалисты объясняют это нарастающим недостатком в организме важных веществ. И, как ни странно, мистическим влиянием Леса…
Но надо продержаться. Катер придет за нами только через неделю.

…Каждый вечер из глубины леса возникала стая гусей. Они кружили в высоте над кромкой берега, потом вытягивались в строй и летели ночевать на остров. Гуси – это хорошая добыча. Ее можно заготовить и впрок, закоптив, например. Но гуси там, а мы здесь. У нас не было ни надувнушки, ни байдарки.
– Построим плот, – предложил я, – под парусом. И утром доберемся до острова, устроим засаду.
Мы уже изучили наше море. Утром ветерок тянется с берега в море. А вечером возвращается назад.
Плот нужен большой. На четверых. Материала для его постройки достаточно. Все берега, куда не дотягивается прилив, завалены прекрасными мерными бревнами.
Почти каждый день мы видим в дали моря ползущие лесовозы – они везут лес нашим друзьям в Европу, которые своих лесов или не имеют, или берегут. Лесовозы загружены «под завязку» – лес и в трюмах, и в штабелях на палубе.
Шквал, крен – часть бревен ломает связки и рушится в море. А море не терпит мусора – прилив несет их к берегу, прибой усердно катает по камням, обдирая кору до чистоты. Шторм забрасывает очищенные бревна далеко на берег, где они сохнут под солнцем и полируются ветром. Ровные, золотистые, сухие до звона – отменный материал для любого строительства.
Плот мы собрали в один день. По образцу знаменитого «Кон-Тики». Бревна скрепили досками, из которых надергали ржавые гвозди. Оставалось установить мачту и рулевое весло. Этим я и занялся утром следующего дня. Все разошлись по делам охоты и рыбалки, сбора грибов и ягод. А я, захватив топор, небольшой моток веревки и брезент, который мы натягивали над палаткой во время дождя, отправился на плот.
Он стоял в бухте на якоре, практически готовый и даже по-своему красивый. Нужно было вырубить в среднем бревне, ближе к носу, паз для мачты, установить ее и растянуть вантами. Работа не сложная, я быстро с ней управился и занялся рулевым веслом, не обратив внимания на то, что даль моря потемнела и скрылась, будто за тяжелым и плотным занавесом. Налетел жестокий шквал. На Белом море это не редкость. Ледяной ветер, дождь с крупными хлопьями снега. Темнота.
Плот сорвало с якоря и понесло в море. Да и что там за якорь: мы подобрали на берегу обрывок стальной цепи, собрали его в комок и привязали бельевую веревку. «Якорь» протащило по дну, веревка лопнула, и плот, словно сорвавшийся с привязи разъяренный бык, неудержимо попер по воле волн и ветра. Яростно раскачиваясь, размахивая мачтой и скрипя всеми «суставами».
Попал, как говорят местные рыбаки, в относ – это когда направление ветра совпадает с отливом.
Сделать я ничего не мог. Плот не управляем. Главное, удержаться на нем, не оказаться смытым за борт волной, и молить Бога, чтобы плот не перевернулся. В ледяной воде живым долго не останешься.
Многие думают, что широкий и тяжелый плот никогда не перевернется и не опрокинется. Он устойчив против ветра и остойчив на волне. Это не так. Как раз ширина и является его слабым местом. Крутая волна способна сильно накренить плот и подставить днище под удары волн и ветра. Он не яхта с балластным килем, и не вернется, перевернувшись, в прежнее положение.
Я обернулся брезентом, лег на бревна и вцепился всеми силами в поперечную доску. Плот кренился, болтался, проваливался и вздымался. На меня обрушивались волна за волной. Было очень страшно.
Шквал сменился штормом. Ветер стал ровным и плотным. Плот кренило так, что казалось, вот-вот он опрокинется и сбросит меня в воду; я едва удерживался на нем. Волны беспощадно колотили меня о бревна, водяная пыль сбивала дыхание. Этот ужас длился весь день.
К ночи ветер стих, плот мерно качался на крутой зыби. Я откинул край брезента, но ничего не увидел. Силы мои иссякли, я уснул. Проснулся утром, мокрый до нитки и весь изломанный. Поднялся и огляделся. В одной дали – бескрайнее море, в другой, более близкой, – берег. Незнакомый. Море чуть рябил неясный ветерок. Кажется, к берегу.
Кряхтя и постанывая, радуясь, что жив и относительно невредим, я оценил потери и обстановку. Снесло мачту, исчезло рулевое весло, оторвало от плота крайние бревна. В одно из них был воткнут топорик, в другое – охотничий нож, которым я дострагивал шпор мачты. Эти потери самые тяжелые. Но подлинную их тяжесть я осознал не сразу.
Море успокаивалось. Колыхались ленты ламинарий, вырванные с корнем со дна, толчками двигались ошалевшие медузы, плавала вверх брюхом небольшая наважка. Мирная картина. Как поле после боя.
Главное – вернуться на берег. К нему тянул слабенький ветерок. Я растянул брезент парусом, наступив на его нижний край. Он забрал ветер, но держать его – мокрый – было тяжело и неудобно.
На пути к берегу виднелись два островка, между ними проливчик метров двадцати в ширину. Когда войдет в силу прилив, в этом канале забурлит буйный поток. Попасть в него - без особых усилий добраться до берега. Я оторвал одну из поперечных досок вместо весла и, постанывая и покряхтывая, взялся грести и направлять мою посудину.
В проливчик меж островками поспел в самое время. Течение нас подхватило, мне оставалось только подгребать то с одного, то с другого борта, и вскоре плот уткнулся носом в берег. Чужой и незнакомый.
Так, с плота меня не смыло, до земли я добрался – теперь нужно решить, что делать дальше.
Чувствуя облегчение и, в общем-то, оправданную радость, я не сразу осознал: приключение мое не закончилось, а только началось.
Где наш лагерь? Куда идти вдоль берега – налево или направо, чтобы вернуться к костру и уютной палатке? Я могу пойти правильно, а могу и ошибиться, но тогда у меня уже не останется сил.
Может быть, правильнее будет остаться здесь. Ведь меня будут искать. Там, где меня нет, скорее всего, в море. Разжечь большой дымный костер, чтобы привлечь внимание проходящего судна? Бесполезно. Ну, увидят с борта мой отчаянный костер, и что? Да мало ли кто запалил его – рыбак, охотник, оголтелый турист или беглый жулик?
Было бы зеркальце, вяло подумал я, можно было бы сигналить SOS. На это какой-нибудь вахтенный обратил бы внимание. Впрочем, на берег они не смотрят. Да и зеркальца у меня нет. И костер не поможет.
Костер! Да, конечно. Я вымок до нитки, меня била мелкая дрожь. Скорее обогреться и обсушиться. Тогда и мысли станут теплее и вернее. Костер… И вот тут меня словно ударило. Какой костер? У меня нет спичек! Вообще ничего нет, кроме куска мокрого драного брезента!
Я лихорадочно обшарил карманы: носовой платок, несколько красивых камешков, гнутый гвоздь и пара мелких монет. Вспомнилось, что был еще кусок сахара. Но он бесследно растворился в мокром кармане…
Мне было страшно на плоту, когда я отчаянно стремился до отлива выбраться на берег. Но когда я с трезвой безнадежностью оценил свое положение, на меня набросилась паника. Помню, я сидел на камне, уронив голову в ладони, без мыслей и только с одним чувством – отчаяния. Я даже не слышал шелеста набегавших на берег волн и криков горластых чаек над головой.
Но к чести моей, эта апатия длилась не долго. Я был голоден, продрог, страшно хотелось пить. И эти насущные требования заставили действовать. Я вспомнил, что в нагрудном кармане штормовки хранится своеобразный «НЗ» – линзочка, ружейная гильза с десятком спичек и «чиркалкой», запечатанная пластилином. А также школьная ручка, в которой вместо стержня хранилась трехгранная такелажная игла с большим ушком, которую подарил мне товарищ («Пригодится штопать палатку»), тоже путешественник, но морской – опытный яхтсмен, мечтавший совершить кругосветку одиночным плаванием. Все мы в те годы о чем-то подобном мечтали.
Пройдя краем леса, я напился из лужицы – вода оказалась солоноватой – набрал сушняка и подобрал в давнем кострище консервную банку. Правда, сперва поддал ее ботинком, а потом сообразил: для меня теперь любая ерундовая вещица будет полезной.
Я гордился умением разжечь костер одной спичкой. А сейчас впустую истратил почти все – разгорелась только последняя. Не выдержала моя «заначка» жестокого испытания штормом. С досады я едва не зашвырнул пустую гильзу в море, но удержался и сунул ее в карман.
Укрепив на колышках брезент, разделся и развесил одежду вокруг костра. Рядом с ним поставил банку с водой. Она скоро закипела, и я еще раз напился – горяченькой. Все время думал и припоминал. Капитан рыболовного бота, который нас сюда доставил, накидал что-то вроде карты на пачке папирос:
– Я вас вот здесь высажу. Место хорошее – и дичь, и рыба. И не ступала нога человека. Вот тут – чтоб вы знали – мыс Кереть, тут – Биологическая станция, ручей. Глухомань вокруг сплошная. Только что к югу, верст с полста, а может с два-ста, небольшой поселок и две деревеньки возле. Но вам туда не надо.
А вот мне, пожалуй, именно туда и надо.
Идти берегом моря – не тот случай. Берега скалистые, изрезанные заливами, фьордами. Да и в какую сторону идти, неизвестно. Идти надо к югу, к людям, не сворачивать, не плутать, не кружить лесом, возвращаясь завтра туда, где шел вчера.
Решение пришло. Потом понял, что в тот день, у костра на берегу моря прошел все стадии становления Робинзона. От осознания одиночества, беспомощности и неизбежного отчаяния до принятия решения. И, как говорится, до его реализации в повседневном труде.
Мне нужны вода, пища, огонь. С водой плохо: лето выдалось сухое. Пища – добывать изо всех сил: не полопаешь – не потопаешь. Огонь: спичек нет, и не будет. Есть линзочка. Но ее возможности ограничены: только днем и при ясном солнце. В прежних походах я пытался, как в детстве, добыть огонь камешком о камешек. Искры высекались, легкий сернистый запашок появлялся, но поджечь бересту или сухой мох мне так и не удалось. Наши предки добывали огонь трением – не спичкой о коробок, а палочкой о палочку. Это, скорее всего, байка…
Настраиваясь на долгий путь и лишения, я перебирал в памяти все, что может помочь. И сперва в голову лезли какие-то несуразности, почерпнутые из «Советов туристам» робинзонам, вроде списка необходимых в походе личных вещей на три странички. С горькой, а порой и злой, улыбкой воспринимались и отбрасывались эти советы нереальные и непригодные.
Добыть воду? Что проще? «Выкопать яму диаметром с полметра и глубиной около метра. Дождаться, когда она наполнится мутной водой, отчерпать ее и ждать наполнения водой более светлой. Но и эту светлую воду следует подвергнуть длительному кипячению или не менее полусуток обеззараживать лапками можжевельника… Можно с вечера обвязать лиственную ветку дерева пластиковым пакетом – к утру в нем соберется обильный конденсат».
Однако это не мой случай. Чем копать метровую яму? Щепочкой, зубами? В чем «подвергнуть воду кипячению»? И марганцовки у меня нет. А пить очень хочется. Не завтра, а сейчас!
«Голодать в лесу суждено только ленивому. В лесу всегда найдется пропитание. «Заячья капуста», грибы, ягоды, желуди, яйца из птичьих гнезд, да и сами птицы. На худой конец – мыши и лягушки». Спасибо, пока не надо!
Так я и сидел в горьких раздумьях, словно листая книгу памяти, отбрасывая ненужные станицы…
Я согрелся, одежда просохла. День клонился к вечеру. Утро всегда мудренее, лес для ночлега приветнее моря. Собрав угли в кучку, чтобы подольше не загасли, я пошел в лес искать место для ночевки. Нашел хороший выворотень. Большая высохшая ель лежала в черничных зарослях, задрав корявые ветви и корни.
Под корнями ели – ямка. Наломав с соседних елей лапника, я густо застелил им ямку и уложил сверху на корни – получилась берложка под навесом. Набрал сушняка, подготовил место для костра.
Было еще светло, но в лесу сумрак сгустился и окутался тишиной. Я вернулся к морю за брезентом и консервной банкой, в которую опять набрал воды. Вторым «рейсом» принес сухую ветку, запалив ее от углей. Взглянул на море. Пустынно. Вдали едва заметны ходовые огни какого-то равнодушного судна…
Костер занялся, и сразу вокруг сгустилась тьма. Еще погревшись у огня, выпив кипятку, я сложил брезент вдвое: лег на один край, укрылся другим. Накинул капюшон, втянул руки из рукавов штормовки внутрь и засунул ладони под мышки, подобрал ноги.
Это была первая ночь на тропе Робинзона.

Повесть Валерия ГУСЕВА «ТРОПОЮ ЛЕШЕГО»
опубликована в журнале «ПОДВИГ» №01-2022 (ЯНВАРЬ)