Владимир ПАНИН

АТАКА… АТАКА… АТАКА…

Отрывок из повести

– Копать! Копать! Глубже копать! Окопчик полного профиля! – ломающимся голосом пересохшего горла выдавил молоденький лейтенант, с явным трудом передвигающий свои истоптанные и давным-давно нечищеные сапоги позади возникающего ротного переднего края обороны.
Я посмотрел на свои ботинки, уже опустившиеся в землю почти до колен и измазанные свежей землей вдрызг, и опять подумал, что положение нашей стрелковой роты хуже некуда. И хужесть эта в моем понимании заключалась в полном незнании нами каждодневно и неумолимо теснящего нас противника. От этого полного незнания враг казался еще и сильнее, и страшнее чем наверно он был на самом деле.
Я лично имел право на такое рассуждение: я давно уже был не безусым новобранцем, едва научившимся передергивать затвор трехлинейной винтовки образца 1891/1930г. и считавшего поэтому, что он, сопливец, уже все военные науки превзошел. Мне давно уже за тридцать годиков, я уже износил не одну пару армейских обмоток (сапоги бойцам моего типа не полагались), а индивидуальным окопчикам счет потерял. Я имел моральное право считать себя опытным бойцом и соответственно иметь свое мнение о ротной обстановке.
– Товарищ лейтенант! – по уставу осипшим голосом обратился я к лейтенанту-ротному, заменившему в этой должности убитого три дня назад осколками мины старшего лейтенанта, сменившего ранее на этом посту прежнего капитана. Ротная должность была явно губительной для исполняющих ее. Впрочем от роты в положенные 90 штыков при капитане оставалось на долю нынешнего лейтенанта не более полусотни бойцов. И не надо уточнять: куда подевались остальные – война любая для того и существует, чтобы люди умирали на ней как можно в большем количестве и при этом не спрашивали: «Зачем?»
Не взглянув на меня, стоявшего в недорытом окопчике, зачуханного вида лейтенант кое-как выговорил пересохшим ртом:
– Копать, копать! – и, тяжело передвигая ноги, потащился к левому флангу возникающего ротного передка в виде нечастых индивидуальных окопчиков. Людей-копателей на всю длину ротного участка непрерывной траншеей было явно мало, и пока приходилось обходиться паршивыми окопчиками.
Я опять стал вдавливать ногой малую саперную лопатку в жесткую землю, Дальше трети длины стального лезвия ее загонять вглубь с одного нажима не удавалось. Вывернутую землю кидал как положено на не нашу сторону, наращивая бруствер. В животе, как водится на войне, было пустовато. Земля досталась мне почти каменной, и окопчик углублялся медленно. Впрочем, копающему окоп всегда кажется, что именно у него земля самая твердая. И к тому же торчала у меня в голове заковыкой мысль. Точнее сказать мыслишка. Но мыслишка была такая въедливая и неудобная, что мешала нормально рыть землю. И когда лейтенант поволочил мимо меня ноги уже в сторону правого фланга, я опять вопросил:
– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!
В этот раз лейтенант соизволил поднять на меня глаза, в которых кроме тоски ничего заметно не было, и опять проговорил уже длиннее:
– Копать, копать! Ну, сколько можно твердить: копать! – и потащился дальше.
Я опять стал копать как мог, как получалось. Но мыслишка, торчащая в моей давно немытой голове занозой, так начала мешать мне, что при следующем проходе ротного я в нарушение устава загородил ему дорогу, для привлечения внимания протянул фляжку с полудрагоценной для нас водой и неуставно быстро выговорил:
– Есть мыслишка сходить к немцам в тыл!
– Зачем? – между двумя глотками выдавил из себя пьющий.
– В разведку!
По-видимому мысль такая была настолько дикой и невероятной, что лейтенант зачем-то уточнил:
– В какую разведку?
– В обыкновенную, – я заторопился словами, чтобы упредить отрицательный ответ, – вечером, трое-четверо, вон по той низинке что слева. Там дальше за кустами будет низинка сыроватая вроде мелкого болотца. Там танки ни в жизнь не пройдут. Да и машины любые увязнут. Вот по той сырости и пройти километров семь, и выйти слева к деревне, которую мы прошли вчера. Ну, а там уж как получится: или документы взять, или пленного захватить. И тем же путем назад.
Лейтенант проследил за движением моего указательного пальца, потом взглянул на меня, потом посмотрел на предлагаемое мною место начала разведки, опять покосился на меня, болтнул остатками воды во фляжке и уже вроде заинтересованно спросил:
– А с чего ты взял, что там болотце?
– Так я же из Ярославской области. Там у нас болотистых мест сколько хочешь. Я там по уткам стрелял весной и осенью.
– Охотник, значит?
– Вроде того.
– Зайцев тоже стрелял?
—Зайцев осенью с гончей собакой. Ну, и зимой, по свежей пороше.
Лейтенант еще раз вгляделся в указанное мною место, потом осмотрел меня, вернул фляжку, облизал капли с губ и высказался:
– Доложу комбату твою мысль. А там уж как он решит. А ты, охотник, копай, копай.
И я опять стал копать. Без особого прямо сказать рвения, часто поглядывая в сторону удалившегося ротного, где наверно находился штаб батальона. И дождался-таки вызова к комбату. Пришлось намотать на ноги приятно просохшие портянки и прихватить винтовку: без личного оружия я – не боец, с личным оружием бойцу нельзя расставаться…
Какой-то старенький покосившийся сарайчик с сеновалом и без дверей. Скорее всего двери сгорали сейчас сбоку сарайчика в несильном костерке под котелком, в котором то ли кипятился чай, то ли варилось что-то более существенное для людских желудков.
В дальнем углу сарайчика скорчился у аппарата проводной связи телефонист. Посередке два сдвинутых ящика изображали рабочий стол с картой. На сене довольно удобно разлеглись четверо командиров с красными знаками отличия в петлицах, что указывало на их более высокое командирское положение чем сержанты и старшины. Лица у всех были уставшие, подтянутые недоеданием. Это и был штаб нашего стрелкового батальона. От ротного передка всего шагов четыреста. Неухоженность штаба наводила на мысль, что штабисты не собирались долго задерживаться здесь, но это было не по моей части.
Единственный здешний командир со «шпалой» в петлицах, что соответствовало «капитану», приподнялся на сене в мою сторону:
– Ты, говорят, ярославец и охотник? – вопрос был поставлен комбатом что называется и «на ребро, и в лоб».
– Так точно.
– Какое ружье было?
– Тулка, двуствольная, курковая.
– Калибр?
– Двенадцатый.
– А что не двадцатый? Двадцатый вроде бы мощнее?
Я не стал делать хитрое лицо, а просто махнул рукой:
– Наоборот: двадцатый калибр будет слабее. Мощнее будет двенадцатый калибр.
– Теперь верю, что ты действительно охотник, если в калибрах ружей разбираешься.
И сразу без перехода:
– Как мыслишь про разведку?
– Обыкновенно: втроем или вчетвером…
– Втроем: людей не хватает.
– Понял. С наганами, без винтовок…
– Почему без винтовок?
– Винтовки будут неудобны. С наганами будет ползти ловчее.
– Где же столько наганов-то взять? – вмешался ротный лейтенант. – Винтовки есть, а с наганами хуже.
– Отдашь свой. И патронов с запасом. Начштаба, организуй еще пару наганов с запасными патронами. И в кобурах.
– А может он в плен так надумал перебежать? – Вдруг прорезался чей-то скрипучий голос. – Чегой-то он сам без приказа в разведку рвется?
Сразу все замолкло. И слышно стало как за стенкой бурлит вода в котелке.
– Всюду тебе, комиссар, предатели чудятся, – поморщился комбат.
«Ах, вот оно что, – понял я, – комиссар батальона проявляет бдительность. Ну, что же: у него должность такая». Я почувствовал, что во мне закипает лишняя сейчас злость, которая может только напортить.
– Товарищ комиссар может пойти в разведку вместе с нами и лично убедиться в надежности своих бойцов, – твердо высказался я.
– Что вы себе позволяете? – буквально взвыл комиссар, а комбат вроде бы усмехнулся. Но мне было не до дипломатических тонкостей.
– Я, промежду прочим, тоже член партии большевиков, – с нажимом в голосе заявил я, вытаскивая из нагрудного кармана гимнастерки свой партбилет.
Этого никто, включая комиссара, не ожидал. И это решило затормозившееся было дело. Партбилет все командиры повертели в руках, даже понюхали, убедились в ржавости железных скобок, скрепляющих листы документа, что подтверждало советское производство документа, и вернули его мне уже с уважением. Комиссар желания идти в разведку не высказал и вообще стал помалкивать. И дело закрутилось, завертелось в нужную мне сторону…

Закончилось все тем, что в начале ночи я сам-трем крался низинкой от левого края роты к ближним кустам, откуда враг-противник так пока и не появился, и где он мог таиться, разглядывая нашу позицию в сильную немецкую оптику. Не буду утверждать, что мы, высунув языки от усердия, ползли на брюхе, изображая пластунов. Этого толком мы и не умели. Мы передвигались то ли гусиным шагом, то ли на четвереньках и часто замирали. Я напрягал слух, наставляя уши наиболее удачно для этого. Но явственные звуки были только сзади. Там рыли окоп и как раз за нашими спинами. Это я настоял, чтобы ориентироваться в ночи. В разрывах облаков я иногда видел и Полярную звезду, но стук саперных лопаток прямо за моей спиной был мне очень полезен.. Наверняка те, кто рыл сейчас окоп, создавая специально побольше шума, проклинали меня, заставившего их делать вроде бы бессмысленную работу да еще ночью, когда так хочется спать. Но ребята не бросали порученное им дело. И особенно хорошо были слышны прихлопывания лопаток по брустверу, когда его уплотняли и выравнивали. В общем, звуковой ориентир на уговоренный час времени у нас был. Тыл у нас вроде был надежный.
А вот фронт? То есть то, что ждало впереди? То, что пряталось в ближних кустиках? Откуда не доносилось ни звука? Где ничего не двигалось и даже не шевелилось? И это тревожило. Это действительно пугало. Это заставляло сердце замирать, а правую руку сжимать рукоять нагана, не вынимая его пока из кобуры. Левая же рука не выпускала длинный шест, которым я предполагал воспользоваться в болоте. Кое-как приблизившись к ближним кустам и выждав немного, я решился-таки сунуться в пугающие кусты…

Повесть Владимира ПАНИНА «АТАКА… АТАКА… АТАКА…»
опубликована в журнале "ПОДВИГ" №05-25 (МАЙ)
ОФОРМИТЬ ПОДПИСКУ на ж-л «ПОДВИГ» можно
НА САЙТЕ (АКТИВНАЯ ССЫЛКА) или в отделении связи «ПОЧТЫ РОССИИ»