Юрий ПОКЛАД

ДОПЛЫТЬ ДО МАЯКА
Глава из повести

ПРЕДЛОЖЕНА АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

На четвёртый год жизни в заполярном посёлке Горбунов попал в сложную ситуацию и едва не погиб. К тому времени он считался опытным специалистом, главный геолог экспедиции Евгений Павлович Ковалевский рассматривал его кандидатуру на должность начальника геологического отдела.
В общежитии инженерно-технических работников, где Горбунов занимал отдельную комнату, царило братство, именуемое «коммуной». Каждый день, назначенный в соответствии с графиком, дежурный, варил большую кастрюлю супа из оленины или лосятины. Прилетавшие к вечеру с буровых коммунары были голодны, как дикие звери, они садились в «красном уголке» за длинный стол, разливали по тарелкам суп, раскладывали куски густо парящего мяса, появлялись бутылки с зеленоватыми этикетками «Спирт этиловый питьевой».
Горбунов вырос в непьющей семье: у отца был больной желудок, а мама вообще не понимала, как это можно пить водку. В студенческие годы Горбунов всерьёз занимался спортом, на вечеринках и днях рождения выпивал разве что фужер вина. Однажды, ради любопытства, напился – рвало до поздней ночи, утром страшно болела голова. Об эксперименте не жалел: надо точно знать, от чего отказываешься. Он имел рациональный характер – прежде, чем что-то сделать, всегда задавался вопросом: а зачем это нужно?
Но на Севере ужин без бутылки выглядел скучным и пресным, словно пища без соли. Сначала Горбунов отказывался от водки, но заметив, что упорство вызывает недоумение и отдаляет его от коллектива, стал понемногу выпивать. Небольшие дозы алкоголя не оказывали никакого воздействия на его крепкий организм, он не пьянел. Потом ему стало нравиться, придя с мороза, обжечь гортань водкой, которая жарко разливается в груди, и пробуждает аппетит перед едой.
Выходные дни он проводил в семье Ковалевских. Стюша, жена Евгения Павловича, относилась к Игорю радушно, кормила фаршированной щукой и салатами. Народу собиралось много, было уютно и весело, сидели допоздна, пели песни, в том числе о геологах: «Лучше друга нигде не найду я, мы геологи оба с тобой, мы умеем и в жизни руду золотую отличить от породы пустой». Здесь, на краю света, на берегу холодного океана, эти слова звучали совершенно по-иному, чем на Большой Земле, и не выглядели надуманной романтикой. Здесь всё было всерьёз: тяжёлая работа, морозы, и тундра, где каждую зиму гибли люди.
Пели и весёлые песни: «Дура я, дура я, дура я проклятая: у него четыре дуры, а я дура пятая». Но эти реже.
Горбунову хотелось стать своим среди этих людей, ему нравилось, что деньги для них ничего не значат, и когда летом с Южного берега Крыма приходит телеграмма несчастного отпускника: «Целую, триста», просьба исполняется незамедлительно.
Горбунов приучился выпивать ежедневно, пьяным при этом не бывал и к алкоголикам относился презрительно. Он приобрёл свойственную северянам уверенность сильного мужчины. Широкоплечий, с худым, скуластым лицом, с короткой стрижкой, ему шли свитера крупной вязки. Он нравился женщинам, имел в Посёлке несколько романов, но о женитьбе не думал. Игорю по душе были шумные компании, он не пропускал ни одного застолья.
Так коварный неприятель хитростью захватывает город, засылая туда диверсантов; время, когда сопротивление будет сломлено, подкрадывается незаметно. Трудно это представить, но тосты за Великое Северное Братство обладали свойством Троянского коня. Евгений Павлович Ковалевский говорил, что величина приверженности к Великому Северному Братству не должна быть пропорциональна количеству выпиваемой за него водки, но Горбунов не проникся этими словами.
В экспедиции был негласно узаконен своеобразный график работы: выходных может не быть месяц или два, в зависимости от производственной ситуации – аварий на буровых или каких-либо экстренных происшествий – но когда человек возвращается в Посёлок, то имеет право на двухдневный отдых. Но если он не выходит на работу на третий день, ему ставятся прогулы без учёта тех двух выходных. Почти все работники экспедиции использовали выходные дни одинаково.
Горбунов не видел опасности в алкоголе, его не тревожило, что водки, выпиваемой за ужином, всегда оказывалось мало и приходилось бежать к Светке-телефонистке, торговавшей на дому.
Коллектив экспедиции жил ощущением праздника, люди, привыкшие работать на пределе сил, считали, что и отдыхать имеют право от души. Горбунов был согласен с этим мнением, ему нравилось на Севере, он считал, что ему исключительно повезло в жизни.
Так прошло три года, на четвёртый произошло событие, встряхнувшее Игоря, заставившее его по-иному взглянуть на жизнь.
Летним утром на буровую пятую Северо-Чернореченскую прилетел вертолёт, Игорь Горбунов и Володя Разлукин, мастер по испытанию скважин, прошлёпав по проложенным в тундровой хляби к бревенчатой вертолётной площадке доскам, залезли в вертолёт и поздоровались с лётчиками. Обороты винта возросли до гудящего, нестерпимого звука, вертолёт поднялся, набрал высоту и взял курс на Посёлок. Настроение у друзей было отличное: на скважине получен приток нефти, начальник экспедиции Коновалов поздравил и пообещал премии. Всю дорогу до Посёлка Игорь и Володя обсуждали происшедшие накануне события: как понижали уровень жидкости в скважине, как записывали кривую восстановления давления, как плеснула нефть с выкидной линии, сначала с буровым раствором и газом, потом синевато-чёрным, пульсирующим потоком. Это непередаваемое словами чувство торжества: вот она, нефть, это ты её нашёл, теперь пробурят новые скважины, оконтурят месторождение, построят нефтепровод, пункт сбора нефти и перекачивающую станцию. Местность преобразится, и пусть никто не вспомнит их, двух молодых парней, которые так радовались открытому ими месторождению, это не столь важно.
Прилетев в Посёлок, друзья чувствовали себя именинниками, все уже знали о притоке нефти на Пятой Северо-Чернореченской, Игоря и Володю поздравляли, жали им руки. Хотелось продолжить праздник, они набрали у Светки-телефонистки водки, в столовой – закуски, и принялись праздновать.
Незаметно наступил вечер, потом – ночь, но этого не чувствовалось, потому что летом в Заполярье светло круглые сутки – в комнате появлялись знакомые и полузнакомые люди, приносили спирт и водку, поздравляли, расспрашивали о том, как шло испытание скважины, и, в который уже раз, во всех подробностях рассказывалось о понижении уровня и о кривой восстановления давления. Игорь забывался на некоторое время в тяжёлой дремоте, его будили, снова что-то наливали, опять расспрашивали – празднику не было конца, Игорь уже не представлял, сколь долго он продолжается – день, два или три.
Настал момент, когда он почувствовал опасность: вдруг стало жарко, язык распух и перестал помещаться во рту. Горбунов лёг на кровать и попытался заснуть, но заснул или нет, так и осталось неясным. Совсем юный, лет пяти, он кружился на карусели в детском парке культуры и отдыха, мелькали лица родителей, ещё чьи-то, скорость вращения возрастала, он испугался и закричал, чтобы карусель немедленно остановили, но она продолжала вращаться. Потом стемнело, появилось сонмище кровососущих насекомых, которые стали больно кусать лицо, грудь и шею, Игорь отмахивался, прогонял их, но насекомых становилось всё больше и больше. На секунду очнувшись, Игорь увидел, что в комнате никого нет, только Володя Разлукин спит на полу, возле батареи парового отопления, поджав острые коленки и по-детски подложив ладонь под щёку.
Очнувшись в следующий раз, Игорь увидел родителей, они сидели за столом, мама что-то рассказывала отцу, он улыбался и кивал седой головой. Их комары почему-то не трогали. Пришла с удручённым лицом Тамарина мама, принялась жаловаться на Тамару, потом пришла Тамара, присела поодаль от стола, долго и грустно глядела на Игоря бархатными, темно-карими, глазами. Потом появилась Антонина Викторовна, фельдшер из поселкового медпункта и начальник экспедиции Михаил Фёдорович Коновалов, они озабоченно разговаривали, их голоса Горбунов слышал отчётливо.
– Михаил Фёдорович, надо что-то решать с пьянством в посёлке, – говорила Антонина Викторовна. Этому молодому человеку необходима срочная госпитализация, у него высокая температура тела, он бредит. Похоже на «белую горячку». Нужно вызвать санитарный рейс.
– Видите ли, Антонина Викторовна, – уклончиво отвечал Коновалов, – если я для каждого алкаша буду вызывать вертолёт из Города, меня не поймут. Вертолёт дорого стоит. Нельзя ли решить вопрос имеющимися средствами?
– Я могу уколоть ему витамины, но вдруг это окажется неэффективным и его состояние ухудшится? Я ведь фельдшер, а не врач.
– Да вы лучше любого врача. Колите витамины, всё будет нормально. Молодой ещё, оклемается.
Горбунов оклемался. Коновалов вызвал его в кабинет, жестом указал на стул, бросил на стол чистый лист бумаги.
– Пиши.
– Что?
– Заявление об уходе по собственному желанию. Или тебя к ордену надо представить за эти художества?
– Я не знаю, как писать заявление.
– Можешь написать коротко: прошу уволить. Но, если хочешь, изложи, как вы с Разлукиным в общежитии на ушах стояли.
– Мы не стояли на ушах.
– Мне лучше знать, на чём вы стояли, понял? Ишь, герои, открыватели месторождений. Поганой метлой таких героев! Пиши.
– Но я не хочу увольняться.
– Ещё спрашивать я буду, чего ты хочешь. Чуть до смерти не упился. А если б ты умер, как бы я твоим родителям в глаза глядел?
Дело было плохо, Коновалова не уговорить, Игорь и не имел сил уговаривать, внутренности болели так, словно он пил концентрированную серную кислоту. Представить себя уволенным было невозможно, жизнь при этом рушилась катастрофически, он попытался представить себе возвращение домой и не смог. Он не хотел расставаться с Севером. Но толстый палец Коновалова с треснувшим посередине ногтем определённо показывал то место на листке, где следовало писать, словно Горбунов мог вместо листка написать на столе.
Игорь нацарапал кривую строчку ужасных по содержанию слов и расписался.
– Число не ставь, – прогудел Коновалов, но Игорь не обратил внимания на эти слова.
Начальник вытянул лист из-под его руки.
– Всё. Можешь идти.
– Куда?
– Как куда? Работать. К Ковалевскому загляни, он тебе пару пинков выдаст. Заслужил.
У Коновалова усталые, бледно-голубые глаза, кожа на лице задубелая, обветренная, в морщинах, редкие волосы едва прикрывают лысину, Игорь подумал, что он, наверное, добрый человек, но прикидывается строгим, потому что иначе нельзя.
– Да, вот ещё: женился бы ты. Может, жена от таких подвигов удержит. Впрочем, наши девочки не удержат.
Слова Коновалова Горбунов не принял всерьёз, этот рецепт для него не годился, он не алкоголик, то, что произошло, – случайность, нет никакой необходимости кому-то следить за тем, сколько он пьёт.
У Стюши была подруга Варя, она работала ведущим инженером планового отдела, была красива сибирской, загадочной красотой: широкое лицо, густые мужские брови, острые светло-серые глаза, высокая ростом, с налитыми плечами и грудью. В ней была роскошная красота отдельно стоящей на лесной поляне сосны с размашистыми, мощными ветвями.
На посиделки к Ковалевским она приходила редко. Варя была любопытна Игорю, но он не показывал свой интерес, она выглядела женщиной, с которой, либо всерьёз, либо никак. Когда он разговаривал с ней, становилось тревожно, серые глаза её были внимательны и строги, словно у преподавателя на экзамене. В Посёлке говорили: «С такой не забалуешь».
Варя старше на четыре года, дважды состояла в браке. Насчёт первого брака никто ничего не знал – он случился на Большой Земле, – второй раз она была замужем здесь, в Посёлке.
Муж – Андрей Кайданов, внешностью ей соответствовал – красавец высокого роста, с гривой рано поседевших, густых волос. Он был уважаем в Посёлке и как отличный инженер, и как компанейский, весёлый человек. Они с Варей замечательно пели на два голоса: «Не спрашивай, зачем душой остылой, я разлюбил весёлую любовь, и никого не называю милой: кто раз любил, тот не полюбит вновь».
То, что Варя и Андрей вдруг развелись, оказалось для всех неожиданным, в это не хотели верить, сожалели об этом. Кайданов сразу же уволился из экспедиции, и уехал. Говорили, что видели его в Амдерме, в Варандее, в Лабытнангах, в Салехарде. Горбунов не был знаком с Кайдановым, пришёл в экспедицию после его отъезда, но рассказов о нём слышал много.
На посиделках у Ковалевских Варя почти не пила, говорила мало, с удовольствием пела, когда её об этом просили. С некоторых пор Игорю стало казаться, что песни адресованы ему.
Водку он пил теперь осторожно, словно лекарство, что-то надорвалось в нём, он стал раздражителен, придирчив, цеплялся к словам, подозревая насмешки.
Через полгода вновь сорвался. В Городе проходил слёт молодых специалистов, днём – торжественная часть, вечером – ресторан. Празднество продолжилось в гостинице и вылилось в затяжной загул. Осталось неясным, то ли Игорь отравился палёной водкой, то ли повторился предыдущий случай. Как бы то ни было, очнулся он в больнице, под капельницей и о происшедшем стало известно в Посёлке.
Игорь ощутил тревогу за свою жизнь, но жениться на Варе решил вовсе не из боязни, что может стать алкоголиком, – его тянуло к ней неудержимо. Он не был утопающим, которому протягивает руку женщина, но понимал, что всё же лучше, если эта рука есть.
Он не понимал, что плата за такую помощь может оказаться высокой, что во взаимоотношениях с женщиной опасен даже один неуверенный шаг, что спасающий никогда не будет считать себя равным спасаемому. Когда берёшь в долг, отдавать приходится с процентами, но бывают долги, которые полностью вернуть невозможно. Игорю казалось, что любовь имеет свойство неразменного рубля, он ещё не знал, что эта валюта ненадёжна и склонна к девальвации.
Игорь стал провожать Варю до общежития после посиделок у Ковалевских, она никогда не просила об этом, но глядела требовательно, будто иного варианта не предполагалось.
Иногда он заходил к ней в комнату: посуда в шкафчике над кухонным столом, книги на полке, фотография женщины, вероятно, матери, на стене, застеленная ватным, стёганым одеялом, широкая кровать. Варя давно жила на Севере, но большим количеством вещей не обзавелась. Каждый раз Игорю хотелось остаться, но Варя не предлагала, а сам он не мог решиться, не зная точно, какова будет реакция на это желание. Подолгу целовались. Губы у Вари по-мужски властные, грудь – высокая и плотная.
Долго так продолжаться не могло, однажды он остался. Они прожили вместе год, потом зарегистрировали брак в Городе, в окружном ЗАГСе. Что касается проблем с алкоголем, то их у Горбунова, будто никогда и не бывало.
Ему захотелось познакомить Варю с родителями, летом поехали к ним. Варя восприняла этот визит без энтузиазма, но не отказалась. С родителями Игоря была немногословна, помогала маме на кухне, иногда готовила сама, вкусные и сытные блюда, к примеру, картошку, запечённую в духовке с мясом. Всё, что готовила мама, поедала с аппетитом, но никогда не хвалила. Папа пытался вести с ней глубокомысленные беседы, Варя кивала, как бы со всем соглашаясь. В целом, родителям она понравилась, только мама смущённо спросила Игоря:
– Почему она всё время молчит? Странная женщина. И почему в третий раз замужем? Должна же быть причина, как ты считаешь?
Женщины сильны интуицией, поэтому редко ошибаются.
Однажды, когда Варя с Игорем шли по двору, навстречу попалась Тамара, Игорь невольно вздрогнул, столкнувшись с её неподвижным взглядом.
Варя спросила:
– Кто эта женщина?
– Соседка.
– Ты близко с ней знаком?
– Мы вообще не знакомы, она гораздо старше. Почему тебя это заинтересовало?
– Как-то странно она посмотрела.
– Как?
– Не могу объяснить.
– Мы с ней учились в одной школе, но никогда не разговаривали. Наши матери общаются, а мы – нет. Как она посмотрела?
– Так смотрят бывшие жёны.
На отцовской машине они ездили к морю, которое было в пятнадцати километрах от города. Особенно нравилось им купаться ночью. Песчаный пляж был абсолютно безлюден, и они купались голыми. Тело у Вари тяжёлое, литое, словно у бронзовой статуи. Игорю однажды подумалось, что такое же тело, наверное, у Тамары, только кожа у неё смуглая, поэтому сильнее бы отливала бронзой под лунным светом.
Приехав на пляж, они первым делом предавались бурной любви на ещё теплом, после жаркого солнечного дня, песке, потом заходили в воду и подолгу плавали.
Красноватый огонёк маяка мерцал где-то на горизонте, Игорю давно хотелось доплыть до маяка, но для этого необходима уверенность, а он её не чувствовал.
Однажды они с Варей крепко поругались, настроение у Вари менялось безо всякой причины, она вдруг мрачнела, начинала односложно отвечать на вопросы, язвительно улыбаться. На море всё же поехали, тишина в машине была тягостной, убегал под светом фар асфальт, в приоткрытое окно сквозило холодом – начиналась осень.
Ночь выдалась безлунной, на пляже было совсем темно, Варя, не снимая кофты, присела на камень, Игорь прилёг рядом на песок. Он знал, что при размолвках лучше молчать, любое слово усугубит конфликт, но, не выдержав, сказал, глядя на маяк:
– Хочу доплыть до него.
– Плыви. Попробуй выглядеть настоящим мужчиной.
– По-твоему я не выгляжу настоящим мужчиной?
Она промолчала. Ничто так не бесит мужчину, как красноречивое молчание женщины.
Игорь сорвал с себя одежду, бросился в воду и поплыл, рыхля воду яростным кролем.
Красноватый огонёк мерцал, вроде бы, невдалеке, но темнота скрадывала расстояние, и маяк, несмотря на энергичные усилия Игоря, почти не приближался; вода оказалась намного холоднее, чем в прежние дни. В обиде на Варю, он затратил слишком много сил в начале дистанции и вскоре почувствовал эту ошибку – заныли руки в предплечьях. Он отдыхал, лёжа на спине, но быстро замерзал, приходилось плыть дальше, не восстановив силы.
Взаимоотношения людей не предполагают равноправия, взаимоотношения мужа и жены – тем более. Игорю необходимо было доплыть до маяка, чтобы не проиграть Варе в соперничестве, не могло быть и речи о том, чтобы повернуть назад.
Судорога раскалённой спицей пронзила правую икру, нога повисла замертво. Сжав зубы, Игорь продолжал плыть, хотя бессмысленность усилий была очевидна. Превозмогая боль, он перевернулся на спину: берег мерцал редкими огоньками и был далёк примерно так же, как чёрное небо, с проколами звёзд, как зверски-холодный космос, в котором с огромной скоростью летела планета.
Человек умирает не в тот момент, когда перестаёт дышать, – гораздо раньше, когда перестаёт сопротивляться, соглашается с тем, что всё кончено, когда жажда жизни сменяется покорностью. Игорь согласился, что не выживет, мелькнула мысль о том, что кроме Вари никто не будет знать об истинной причине гибели.
Но Варе он, всё же, не уступил, сыграли вничью, это не так уж плохо.
Умирать было не страшно, только пронзительно грустно, в голове звучала незнакомая мощная музыка, кажется, орган, но, скорее всего, это был ритмично-неторопливый, соответствующий шуму морских волн, гул в голове.
Неведомая сила вдруг вытолкнула его из воды.
– Держись за меня, только не топи, – сказала Варя.
Игорь догадался, она плыла неподалёку, страхуя его. Плавала Варя отлично, когда-то выступала на соревнованиях.
Игорь не помнил, как они добрались до берега, как смогла Варя переместить его неподвижное тело на столь значительное расстояние. На берегу он упал лицом в песок и долго лежал, тяжело дыша, думая с досадой: ну, зачем было спасать, разве она его спасла? Не нужно никого спасать, в этой услуге есть особого рода жестокость, как после этого жить?
На следующий день они помирились и больше об этом случае не вспоминали. Всё, вроде бы, осталось по-прежнему, но с именно этого дня стала очевидна недолговечность их семьи, так сгнивает целиком плод, внутри которого появилась червоточина.
Коновалов выделил молодой семье квартиру в двухэтажном щитовом доме. Игоря повысили до старшего геолога, теперь на буровых приходилось бывать чаще, ему это нравилось, потому что всё интересное происходило именно там. В Посёлке жизнь шла монотонно, так же, как и его семейная жизнь. Разговаривали они с Варей мало, рано ложились спать, Игорь надеялся, что весной что-то изменится, но пришла весна, и ничего не изменилось.
Со стороны они выглядели вполне благополучной парой, правда, детей не было, но не во всех же благополучных семьях есть дети. Когда Игорь спрашивал Варю о детях, она отвечала: «Они считают, что ещё рано».
Игорь жил предчувствием беды, и она случилась.
Пасмурным летним днём он прилетел с буровой. Погода была промозглая, сырая, пока дотопал от вертолётки до дому, замёрз. Варя сидела за столом на кухне, чистила картошку на ужин, поздоровалась, не поднимая головы. Будничным, невыразительным голосом сообщила:
– Игорь, я себе человека нашла.
Он сразу же понял, что речь идёт о Кайданове, какого ещё человека она могла найти? Горбунов ждал он его появления, и он вернулся – неразговорчивый, угрюмый, – совсем не таким Игорь его себе представлял. Устроился мастером в прокатно-ремонтный цех, поселился в общежитии.
«Не тот Кайданов, – сокрушённо вздыхали в Посёлке, – поистратился, стих, наверное, опять стихи пишет». Кайданов не скрывал, что пишет стихи, в прежние времена даже читал их, когда просили.
Никто не видел, чтобы он встречался с Варей и даже разговаривал с ней, но контакты, несомненно, были, иначе как всё это объяснить?
У Горбунова нашлись силы лишь на то, чтобы сказать:
– Вот ты себе человека нашла, а я кто, собака, что ли?
Кайданов стал жить в квартире, где планировалось счастье совсем другого человека. В Посёлке спокойно восприняли эту рокировку, разве можно чем-то удивить людей?
Горбунов хотел уволиться и уехать, но сразу не решился, а потом его отговорили: не делай глупостей, кому ты на Большой Земле нужен. Острота обиды со временем притупилась, но разве может до конца смириться человек, которым пренебрегли? Он будет непрерывно травить рану, заставлять её болеть и кровоточить, будет лелеять в душе эту боль.
Жизнь сломалась. Чтобы отвлечься, Игорь купил ружьё, стал ходить на охоту, топал в болотниках по тундре допоздна. Ни на кого он не охотился, изнурял себя для того, чтобы мёртво, без сновидений, заснуть. В таком контуженном состоянии человек может находиться сколь угодно долго, до тех пор, пока какое-нибудь событие не встряхнёт его, не заставит очнуться.
Однажды он прибрёл к реке, неподалёку от Посёлка, раздвинул ветви кустарника, и увидел, что на берегу, на стволе поваленного дерева, неловко поджав ноги, сидит Кайданов.
Зачем он там оказался? Пришёл поразмышлять о жизни? Неважно. Он находился шагах в пятнадцати, отчётливо было видно ухоженное лицо: высокий лоб, гладко зачесанные седые волосы, трагический прищур женского любимца, античный нос, губы, изогнутые усмешкой.
Судьба изобретательна по части искушений: предложит, а сама стоит в стороне, улыбаясь: изволь, дорогой друг, принимай решение.
Горбунов взвёл, придерживая большим пальцем, чтоб не щёлкнули, оба курка ружья, прицелился. В левом стволе мелкая дробь, в правом – крупная, если попасть в затылок, или чуть ниже, будет надёжно. Убить человека очень просто, главное, чтобы не дрожали руки, когда совмещаешь мушку с вырезом в прицельной планке.
То, что Кайданов пишет стихи, Горбунова раздражало больше всего. Стихи из школьной программы не оставили в его душе серьёзного следа, и уж тем более никогда не приходило в голову самому их писать.
Горбунов вырос на улице Красногвардейской. Во дворе преобладали нравы особого рода, часть его обитателей отсидела по «малолетке», допоздна рубились в карты: на щелбаны, «по носам», «по ушам», иногда – на деньги. Лет в двенадцать Игорь освоил большое количество карточных игр, включая буру и очко. Возле старых сараев вечерами выли под гитару песни, называемые блатными. Песни – тоже, вроде бы, стихи, но Горбунов был уверен, что стихи Кайданова другие, они похожи на те, из школьных учебников.
Меньше всего улица учила туманным мечтам, она учила трезвому расчёту, умению не закрывать глаза, когда в драке бьёшь противника кулаком в лицо.
До выстрела оставалось пара секунд, и он прозвучал бы, если б Горбунову не вспомнился мерцающий огонёк маяка, до которого так и не удалось доплыть. Большой смысл таился в этом мерцании. Игорь понял, что мог жить с Варей сколь угодно долго, но явился бы Кайданов или какой-то другой человек, и без особого труда разрушил его семью. Потому что семьи не было, нельзя жить под одной крышей порознь, потому что убивать нужно не только Кайданова, но и всех тех, кто мог оказаться на его месте.
Горбунов отшвырнул ружьё и пошёл прочь сквозь колючие кусты.

Повесть Юрия ПОКЛАДА «ДОПЛЫТЬ ДО МАЯКА»
будет опубликована в журнале «ПОДВИГ» №01-2023 (ЯНВАРЬ)
ПОДПИСАТЬСЯ на ж-л «ПОДВИГ» №01-2023 можно до 20 ДЕКАБРЯ
НА САЙТЕ (АКТИВНАЯ ССЫЛКА) или в отделении связи «ПОЧТЫ РОССИИ».