ШКУРА

Рассказ  Александра ЛОБАНОВА

Бр-р-р!!! Аж мурашки по коже. Такая красотища вокруг! Тайга, брат… Тайга-а-а-а!.. Ага-га-га-а-а-а!.. Эхо плещется на перекатах и стремительной водомеркой ускользает по сверкающей глади! Ого-го-го-о-о-о!.. Интересно, докуда оно добегает руслом извитой, словно ужище, таёжной речушки? Белые чайки рванули следом. Испугались. Человек тут редкий зверь. Особливо, как эти двое. Чумазые, одетые не понятно во что, с вертикалками двенадцатого калибра. Каждый обвешан с ног до головы немыслимым скарбом. Чешут себе по прямой, не обходя ни кустов, ни луж, и только молчат да усердно сопят, изредка беззлобно матерясь, если зацепятся сапожищем за корень.
В тайге лето, теплынь. К полудню становится даже жарковато. От испарений душно. Озверевшее от голода комарьё, верно, за версту, чует теплокровную плоть. Над головами висят облаками противно зудящего п крошева. Рваные накомарники вряд ли помогли бы уберечься, не превратись эти двое за долгие недели отшельничества в настоящих леших,  пропитанных хвойно-смолистым духом. Давно просолились и прокисли в собственном поту, как в маринаде, и пропахли портянкой. Комары ими просто брезговали. Самые голодные от безысходности иногда кидались поживиться лешиной кровушкой, но, втянув её пару раз, замертво падали.
Капитан Приходько и старший лейтенант Пичугин служили военными геодезистами. Лето – их пора. Количество лесных гектаров, которые им приходится за страду обшаривать, неисчислимо. В самых непролазных чащах и самых топких болотах надо закрепить систему точек, положение и высота которых послужат опорными пунктами для будущих топографических карт.
Полевые чертёжные столики-мензулы, инструменты для прочерчивания направлений, определения расстояний и превышения - кипрегели, а также тахеометры, алидады, лимбы, дальномеры, теодолиты – всю эту утварь приходилось таскать на себе. Лошадей там или осликов геодезистам не давали, поскольку подобных животин в секретных, напичканных электроникой войсках, к каким были приписаны Приходько и Пичугин, в штатах не значилось.
Отработав очередной геодезический день, они пробивались к стоянке. Уставшие, взмокшие, злые, как черти. Бревенчатая избушка стояла на берегу той самой речки, по которой бегало туда-сюда эхо. Оставалось лишь выйти на просеку и по ней через две версты – к реке.
Ели-пихты величаво возвышались над остальной растительностью, пока не явилась из чащи кедровая сосна. Красавица из красавиц, пред которой меркнет всё прочее. Слабо развитый таёжный подлесок в местах её обитания обретал телесность, и можжевельники, жимолость, ивняки, кусты смородины густо облепляли пространства, как бы подчёркивая значимость такого редкостного природного явления, как кедр в дремучем кафедральном сумраке этой зелёной пустели.
Здесь же расплелась в изобилии черника, брусника, кислица, грушанка, кедровый стланик. Бывало, набредёшь тут даже на рододендрон. Ну, и повсюду всякие хвощи, похожие на маленькие минаретики, папоротники с удивительно затейливой фестончатой резьбой листа. Под ногами мягко шуршит мох, а где низина, он чавкает, как губка, пропитанная липким пенящимся раствором. Если пересекать доведётся сосновые боры, где мох устилает землю белого цвета ковром, то запросто можно набрать, сколько захочешь толстомясых боровиков с бурыми шляпами, нажарить их потом и есть, есть, есть!!! М-м-м… Вкуснятина!
А  бывает, выскочит прямо на тебя косуля и тут же, перепугавшись вусмерть, одним прыжком махнёт в чащу и растворится среди зелени, где, кто знает, её поджидает ненавязчиво-рыжая и потому незаметная рысь. А иной раз сам Михайло Потапыч вид подаст, но издали. Близко запросто так к нему не подъедешь, если, конечно, он сам не возжелает. А уж когда медведю захочется человечинки испробовать в силу свалившейся с какого-то горя медвежьей шизофрении, беда. Подкараулит в райских кустиках и – хрясь лапой! - полчерепа снесёт.
На стоянку к геодезистам хозяин тайги наведывается частенько. От кухни постоянно исходит запах съестного, вот зверьё и тянется на халявную поживу. Кроме мишки, заглядывают и росомахи, и куницы. Ворьё!!! Не говоря уже о бурундуках, бурозубках, белках. Вообще беспредельщики!
Прапорщик Чохин, третий из команды геодезистов, клялся, что однажды в избушке чуть соболя не поймал, уличив его в посягательстве на армейские запасы. Благородное создание, с ценным мехом и всемирной славой, а – туда же! Хлебом не корми, дай чего-нибудь слямзить.
Солнце клонилось к горизонту. Ещё час-полтора, и начнёт смеркаться. Ели огромными с острыми когтями лапами заграбастают остатки живительных лучей, скомкают и упрячут за пазуху, чтобы среди ночной прохлады иметь сугрев для канифольной своей души. Приходько и Пичугин миновали кедрач, где их нагло обстреляли всяким древесным мусором клесты и кедровки, и вышли на просеку. Ну, теперь и до родного «курятника» (сплошь прокуренной избушки, потому курятник) рукой подать. Капитан шёл замыкающим позади напарника и усиленно размышлял, что лучше: сначала вымыться в речке, а потом пожрать, или же наоборот – пожрать, а уж затем…
До затуманенного кулинарным дурманом сознания не сразу добралось странное звукоощущение. Стал озираться. Вроде ничего. Глюки от переутомления, подумал Приходько, и шагнул, было, за Пичугиным,  от которого метров на двадцать оторвался. Призрачное колебание эфира возникло снова. Приостановившись, капитан усиленно прислушивался, включив вдобавок обонятельный, осязательный и тактильный анализаторы. Ощущение стало материализовываться, и, наконец, сформировалось в незлобное рычание с причмокиванием и пришепётыванием.
Откуда, в конце концов, это доносится? Блуждающий по верхам ветерок будоражил листву, она шёпотком стушёвывала абракадабру неизвестного происхождения. Неожиданно сверху громко и внятно рявкнуло. На сей раз Приходько испугался не на шутку. Застыл на месте, будто взаправдашний леший.
Не сразу решился задрать голову. На толстенной сосне, под самой кроной, солидных размеров бурый медведь увлечённо совал правую лапу в здоровенное дупло, а вокруг неистово жужжали то ли пчёлы, то ли осы, то ли шершни. Мишка самозабвенно лакомился, наплевав на потревоженных заготовителей и ничего и никого вокруг себя не замечал.
Геодезист, раскрыв рот, некоторое время стоял парализованный. Между лопаток пробежался холодок, руки и ноги сделались ватными, в сознание вползли сумерки. И вдруг он, сам от себя не ожидая, что было мочи   басовито прогорланил:
- Ты что, хитить твою мать, делаешь, а-а-а?!
Бурый разбойник душераздирающе вскрикнул: «Га-а-а-а-а…», и, обламывая ветки, мешком рухнул вниз, глухо шмякнувшись в мох. И – тишина.
Вспомнив, что за спиной вертикалка двенадцатого калибра, а в патронташе картечь, Приходько, стараясь не дышать, медленно снял ружьё, ещё медленнее переломил ствол, вставил два патрона.
Медведь неудобно лежал на грубых сосновых корнях, не шевелясь. Несколько минут капитан всматривался в буро-кудрявую, без признаков жизни кучу, пытаясь разглядеть, приподнимается и опускается ли в такт дыханию мишкин живот. Рыхлая куча оставалась неподвижной.
Держа ружьё наизготовку, с малой скоростью двинулся к туше. Обошёл вокруг, присмотрелся: остекленевшие глаза, раскрытая пасть, не красный, как обычно, а синий безвольно вывалившийся язык.
- Во дела-а-а-а…, - протянул чуть ли не разочарованно геодезист, - чего это с ним?
Окончательно осмелев, пнул сапогом. Мишка действительно был мёртв. От испуга произошёл разрыв сердца. Бывает и такое.
- Лё-о-о-о-ха! Лё-о-о-о-ха, - завопил Приходько, направив дрожащий свой рупор по просеке, где уже почти слился с подлеском товарищ. Пичугин отозвался ленивой матерщинкой.
- Бегом сюда, слышь ты, старлей!!! – капитан вдруг рассвирепел. - Ко мне, я сказал… Бегом! Тут, твою мать, тако-о-о-е…
Продолжая материться, только гораздо громче и объёмней, Пичугин лениво приблизился и, оценив обстановку, прохрипел:
- Ну, ни хрена себе, за хлебушком сходили!
- Чего делать-то будем? – помолчав с минуту, вопросил начальник.
- А чего делать? Шкуру снимать, пока тёплый. - Пичугин уже доставал из-за пояса тесак. - Мясца отведаем знатного. Ты ел когда-нибудь медвежатину?
- Не-а, не пробовал.
- Ну-у-у… Много потерял, капитан. Самое вкусное мясо – медвежатина. Сегодня ликвидируем ваш кулинарный пробел.
- А как потащим? Поди, килограмм двести, – Приходько пнул ещё раз тушу сапогом. – Вдвоём не унести. Оборудование к тому же.
- А что оборудование. Кроме нас, других идиотов здесь не водится. Ничего не случится. Мясо вот лежать не будет. Живо растащат.
- Что  предлагаешь?
- Что-что… Да разрежем на куски и понесём. А за шмотьём и утварью Чохина пришлём.
Пичугин умело содрал  шкуру. Через полчаса та уже висела, будто постель, на поваленном еловом стволе, и Приходько, по наущению Пичугина, соскабливал с мездры жир, собирал и складывал его в полиэтиленовый мешок. Сам же лихо, как годовалого бычка, разделывал Потапыча на крупные куски. Потный  мясник изрядно вывозился в крови, жире, содержимом кишки, которую нечаянно пропорол тесаком.
Над ними кружили и тявкали вороны, галки, привлечённые свежатиной.
- Как бы тварь какую-нибудь живодёрную не принесло, - с опаской пробубнил капитан.
- Ты ружьё-то рядом держи, - поддакнул Пичугин, невольно озираясь.

До заимки они добрались, выбившись из сил. Ещё было светло. Чохин где-то шлялся, видимо, спустился к речке мыть кастрюли. На столе около избушки стоял чугунок с ужином. Приподняв крышку, Пичугин принюхался и блаженно подкатил глаза. У обоих потекла слюна и поехала крыша.
Наспех умывшись из рукомойника, благо, тот был полон свежей прохладной воды, они, не дожидаясь Чохина, накинулись на еду. Черпали ложками прямо из чугунка и глотали, как собаки, почти не пережевывая. Быстро насытившись, закурили. Появилось настроение.
Внезапно у Пичугина блеснули глаза.
- Слышь, Николаич, а давай Чохина прикольнём?
- Как?
- Да запросто. Шкуру надену да медведем прикинусь. Он сослепу-то не разберёт. Вот потеха будет.
- А точно. Будет знать. Где он, в самом деле, шляется, собака! – Приходько по привычке уже начинал злиться. Не любил, когда подчинённые не проявляли сноровки.
Старлей, не долго думая, извлёк из-под лавки кусок мешковины, обмотался ею с головы до пояса и приладил поверх шкуру. Встал на четвереньки и зарычал. Похоже.
Около стола росла очень старая корявая берёза. Пичугин ловко взобрался на неё по сучкам-изгибам, затаился в листве. Приходько, смеясь и чертыхаясь, схоронился в избушке. Ждать пришлось недолго.
Ничего не подозревающий Чохин вскоре появился с ведром воды и сеткой с мытой посудой. На столе царил настоящий разгром. Еда почти съедена, крышка валяется отдельно от чугунка. Подвинув к переносице дужку очков с толстенными линзами, прапор стал изучать улики, оставшиеся от разбойного нападения, как он подумал, хищника, и осуждающе покачивать головой. При этом согнулся и упёрся руками в столешницу.
Тут, изрыгая яростный рык, ему на спину  вспрыгнул Пичугин. Щуплый и по природе мало поворотливый, Чохин взвился на дыбы и, словно мерин, рванул в тайгу прямо через кустарники. От его нечеловеческих воплей Пичугин сам до смерти перепугался и мёртвой хваткой зажал несчастному шею, опасаясь свалиться на скаку и расшибиться об корягу. Прапорщик подумал, что медведь пытается отгрызть ему голову. Вконец обезумел и наложил в штаны.
Тайно наблюдавший за драматическим действом Приходько корчился в избушке от судорог, катался по полу, с трудом переводя дух и приговаривая:
- Ой, мамочки родные! Ой, не могу… Ой, уморили, ой, помру сейчас. Гы-гы-гы…. Ох-хо-хох…
Он ещё не знал, чем представление закончилось. Корчась и держась за живот, из кустов в слезах выполз Пичугин. Минут пятнадцать они дико ржали и никак не могли успокоиться.
- Николаич… А ты знаешь, чего Чохин утворил?
- Да говори уж, душу не томи, твою мать!
- А ты не чуешь, как воняет?
- Да ты что!!! Неужто обделался?
- Ещё как! О чём я и толкую…
- Ах-ха-ха-ха… О-о-о-й, гы-гы-гы…
Несчастный, униженный Чохин дрожащими руками в речке застирывал штаны. Отдышавшись и осознав степень позора, он начал постепенно озлобляться. В конце концов, прапорщик замкнулся, стал нелюдим, приняв тактику выжидания. Вскоре вроде бы и случай  представился.
Минул ровно месяц. Работа поглощала всё. Выматываясь, геодезисты дичали. К вечеру не могли ни о чём, кроме отдыха,  думать. В основном по тайге бродили Приходько и Пичугин. Чохин дежурил в избе и по кухне. Блудные офицеры, утратив в ежедневных таёжных мытарствах признаки цивилизованности и способность к ассоциативному мышлению, не замечали  в прапорщике перемен. Им в принципе было уже на всё наплевать. Чохин молча встречал, молча кормил и, не проронив ни слова, уходил на речку мыть посуду.
За время долгих ночных раздумий он так и не решил, как будет мстить. Но ничто не могло отвратить его от задуманного правого суда. Подумаешь, шашлыков нажарили из медвежатины (если честно, вкуснее  ничего в своей жизни не пробовал), угощали, подсовывали лучшие куски. Врёте, братцы! Ружья на ночь прятать стали. Думают, перестреляю. Придурки! Я вам похлеще устрою.
По-прежнему пылало лето. Ночами стало холодать, всё-таки Север. Геодезисты, как ни суетились, в сроки не укладывались. Посему вкалывали по восемнадцать часов в сутки, до изнеможения. Приказы требуют исполнения. Военный человек хорошо знает, какие последствия бывают за обратное.
Однажды за дежурного по кухне оставили Пичугина, и Приходько работал с Чохиным за дальним болотом, где уточняли азимуты. Возвращались уже перед сумерками. По пути Приходько подстрелил косулю, что было очень кстати, тушёнка закончилась. Под конец, уже на просеке, капитан полностью выбился из сил, потому что основной груз он волок на себе, хилый Чохин еле-еле тащился с мелким скарбом.
- Слушай, прапорщик, приказ. Я тут подожду и отдышусь,  ты налегке смотайся за Пичугиным. Поможет дотащить. А пока мы с ним будем добираться, ты стол накроешь.
- Есть, понял, начальник. Ну, я пошёл?
Приходько странным показался тон. То ли тот обрадовался, то ли, наоборот, обиделся.
- Чохин, - позвал он, когда прапорщик уже набрал скорость.
- Что такое, товарищ капитан?
- Ну, ты как… Нормально всё?
- Всё нормально. Я пойду?
- Да, иди, конечно.
Странный какой-то, опять подумал капитан. Чохин же летел, словно на крыльях. Будто в лихорадке, часто дышал и дрожал, охваченный нервным возбуждением. То, о чём тайно и мучительно мечталось целый месяц, сейчас произойдёт. Озноб обострил ощущения и чувства. Даже зрение, слух, обоняние.
Бесшумно подкравшись по ивняку, Чохин затаился в смородине. Уже заметил, что Пичугин уготовил очередную пакость с медвежьей шкурой. Старо! Меня этим уже не возьмёшь. Эх, ты, дурачок!
Из домика, как прекрасно видел сквозь заросли прапорщик, вышел, пригибаясь, старший лейтенант, снова напялив на себя шкуру, что пылилась под лавкой. Ну-ну… Ты ещё порычи по-медвежьи, идиот, - ухмылялся про себя прапорщик. Как бы услышав мысль, Пичугин несколько раз негромко прорычал. Думает, тут все дурнее его.
Дождавшись, когда злоумышленник вновь забрался в избу, Чохин быстро вскочил и ринулся к той самой берёзе, с которой месяц назад  спрыгнул на него Пичугин. Замаскировался в густой листве. Оставалось выждать момент. Из домика снова появился Пичугин. Он стоял на четвереньках и временами порыкивал, видимо, рассуждая, как бы поудачнее и на сей раз напугать его, Чохина. Ну, что ж, рассчитаемся, дорогой? Как всё в жизни повторяется! Поменяемся местами?
Мститель сгруппировался, напрягся и стремительной рысью сиганул на спину обидчику, цепко ухватившись за лохматые уши и мощно обвив ногами талию.
- Ага-га-га-га!!! – бешено рычал наездник, что есть мочи пиная пятками жертву в жирные бока. Та, обезумев от страха, неслась сквозь кусты в чащу, не разбирая пути.
- Получай, гад! Н-н-н-н-о-о-о-о, родимая! – бесновался прапорщик, понукая старшего лейтенанта. – И-и-и-и-ха-ха… И-и-и-и-ха-ха… Давай, дава-а-а-а-й! Я тебе покажу кузькину мать, собака дикая!!!
Пахом и бёдрами Чохин ощущал, какой тёплый у Пичугина живот, как в этом животе что-то урчит и булькает.
Да, Пичугин, силён ты, братец. Галопом так и прёт. Вот уже и на просеку выскочили. А вон и Приходько. Глядь, как вскочил. Что, смешно?  Давай посмеёмся вместе.
- И-и-и-го-го-о-о, - заржал Чохин, и раскатистый вопль понёсся вперёд по просеке, отчего капитан попятился и побежал в противоположную сторону. За ним рванул кто-то второй. Это кого ещё леший принёс?
Чохин  вгляделся в незнакомца и понял, что это не кто иной, как… Пичугин. Кто же тогда подо мною? Переведя взгляд вниз, он с ужасом убедился, что держит за уши и безжалостно колотит пятками в бока настоящего огромного бурого медведя.

- А-а-а-а-а…. А-а-а-а-а… - долгое эхо пронеслось над верхушками елей, сбило, словно кучным выстрелом, нескольких ворон и вытянулось вдоль русла речушки, уже покрывшейся туманной дымкой. В тайгу спустился влажный и прохладный вечер. А прапорщик Чохин опять испачкал штаны и впал в прострацию.
 Перепугавшись не меньше, Приходько с Пичугиным волокли его, обездвиженного и невменяемого, подхватив, будто раненого, под плечи, к речке отмывать. На этот раз не смеялись. Отчего-то было не по себе. Над кронами зажглись первые звёзды. Кусты стали расслаиваться перед взорами, и казалось, что из чащи выходят лешие, кикиморы, чудища лесные. Сучковатые, страшные, как военные геодезисты.
Из-за острых верхушек выкатилась полная луна. В её блеклом освещении на просеке серебрились небольшие озерца жидкого медвежьего помёта, оставленные могучим, но очень пугливым зверем, который испокон веков безраздельно хозяйничал в тайге, покуда не объявились странные существа о двух ногах, увешанные с ног до головы глазастыми цацками, и такие дикие…

29.11.2004 г.