Максим ВОЙЛОШНИКОВ

МАГ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕЛИЗАВЕТЫ
Отрывок из романа
Адаптирован для публикации на сайте

Гавриил отправился далее на юг – в Киев.
В восемнадцатом веке расположенный на правом берегу Днепра Киев уже давно перестал быть частью Русского государства, каким являлся во времена первых великих князей. После татарского погрома древний город мучительно долго возрождался из руин, потом попал под власть литовских князей, а в результате возведения на польский трон Литовского князя Владислава Ягайло оказался в пределах нового государства – Речи Посполитой. Однако не прошло и ста лет, как жесткая политика полонизации, а затем ослабление королевской власти привели к восстанию Хмельницкого, страшной гражданской войне и очередной битве России с Польшей. Киев отошел к Москве. Но правобережье Днепра осталось под польским владычеством. Древний русский стольный град находился всего в двадцати верстах от рубежей Речи Посполитой.
Киево-Могилянская академия, куда послали учиться Гавриила Лодью, была создана за сто лет до того, в разгар Тридцатилетней войны, когда поляки поняли, что принуждение к униатству православного населения ни к чему хорошему не приведут. Тогда и решили они, что лучше позволить украинской шляхте получать православное образование и иметь от нее помощь, нежели обрести в тылу  обозленного неприятеля.
Академия была основана православным митрополитом Киевским и Галицким Петром Могилой, который возобновил православное служение во всех церквах киевских. Говорили, будто Могила являлся не только богословом, но и чернокнижником. Отец его до бегства в Польшу был господарем Валахии, где не исчезало темное колдовство со времен знаменитого князя Влада Дракулы. С другой стороны, в епархию митрополита входили запорожские степи, где еще жило в заросших кустарником балках кровавое колдовство древних скифов, народа оборотней. Говорят, что именно начиная с Могилы особенно распространилось колдовство в Киеве.
Академия располагалась в старом здании Братской школы над Днепром, между Подолом и Киево-Печерской лаврой. В полутора верстах на запад высилась Святая София, возведенная при князе Ярославе Мудром. В это примечательное место и прибыл Гавриил.
После Переяславской рады 1654 года, в тяжкое время разделения, когда Украину рассекала граница, проходившая в двадцати верстах от Киева, Академия сделалась дополнительным окном в Европу с ее европейскими науками и чернокнижием. Не случайно в России только учеба в этой Академии делала человека полноправным членом как церковной иерархии, так и сообщества ученых…
Лодья сделался студиозусом Академии, число учащихся в которой в это время доходило до тысячи двухсот человек. Учеба в древнем Киеве показалась весьма привлекательной даровитому северянину. Впрочем, не часто он посещал лекции тамошних профессоров, предпочитая большую часть времени посвящать чтению старинных книг и инкунабул, находившихся в хранилищах в подвалах.
Именно из хранящейся в Академии древней летописи узнал Лодья странную историю о полоцком князе-оборотне Всеславе, которому в XI веке удалось занять киевский стол. Эта история почему-то заинтересовала его, и он ее законспектировал.

*
Атмосфера древнего, живописного и южного города, по-видимому, пагубно влияла на усидчивость двадцатидвухлетнего студента. Часто видели его стоящим на киевских кручах и озирающим широкую долину Днепра. Видели его и в других местах.
Однажды вечером в кабаке «Золоте барильце» («Золотой бочонок») стоявшем на Подоле, сидело как обычно довольно много посетителей, и дым стоял коромыслом. Тут были и чумаки, и школяры, и заезжие крестьяне, и мещане – кого только не было. Кабак этот большой, и места в нем всем хватало. Внезапно в дверях показалась чернобровая молодка в красивом платье, с роскошной темной косой, обмотанной вокруг головы наподобие короны. В руках она держала мешок, из которого высовывалась усатая кошачья голова.
Весь народ в кабаке моментально притих. «Босорка! Ведьма!» – точно верховое пламя, пронеслось по скоплению людей.
Босоркун – было у древних славян имя горного духа, вызывавшего ветер и летавшего с ним незримо. Он приносил засуху и болезни. Особенно вредил он людям в ночь на Ивана Купалу. В честь него, видно, и прозвали молодку, за вредность и злонравие. Не обращая внимания на присутствующих, она уселась на лучшем месте.
– Ну-ка, кабатчик! Вина мне и молочка коту! – приказала она в наступившей тишине. Кабатчик тут же принес глиняный глечик с вином, оловянную кружку и поставил на стол перед гостьей. А перед котом поставил блюдце с молоком. Кот вылез из мешка и стал лакать из блюдца. Девица тоже пригубила вино.
– Что-то кислое оно у тебя, не веселит! – сказала она, опустошив пару кружек и блестя хмельными глазами. – Веселья хочу! Пляски хочу! – Она вскочила, щелкнула пальцами, притопнула каблуками, разлетелся подол:
– Пляшите все! Да с мордобоем! – она захохотала визгливо и вновь опустилась на сиденье. А все присутствующие поднялись разом на ноги и, как завороженные, принялись выплясывать, кто как мог. А затем то один другому в морду заедет, то другой по загривку саданет – танец перерастал в драку. Никто не остался в стороне! Веселившаяся ведьма вдруг увидала на противоположном конце зала широкоплечего светловолосого и синеглазого парубка, спокойно сидевшего за столом. Он пил пиво и с интересом наблюдал за буйством.
– А ты кто такой? А ну, пляши! – крикнула молодая ведьма незнакомцу и снова щелкнула пальцами. Но он продолжал сидеть как ни в чем ни бывало и дуть пиво, как будто не на его голову обрушилось колдовство.
– Тихо! – крикнула ведьма, притопнув каблучком, и все танцевавшие и дравшиеся остановились как вкопанные и стали оглядываться, приходя в себя и силясь понять, чего это они такое тут творили?!
– Ты кто такой?! – крикнула ведьма голубоглазому незнакомцу и подскочила к нему.
– Я нездешний, – отвечал он, разглядывая ладную фигуру ведьмы.
– Москаль?
– Студент.
– Не боишься меня? – слегка наклонилась она вперед, вперя свои зеленые глаза в его синие очи.
– Нет.
– Тогда приходи сегодня в полночь на Лысую гору. Покумимся. Придешь?
– Приду, – ответил он спокойно.
– Ну, так жду тебя! – ведьма захохотала и, подхватив кота, исчезла из кабака. Радовалась, наверное, что получила еще одну крещеную душу в свое распоряжение.

Глава,повествующая о ночи на Лысой горе и храбрости киевского студента
То, о чем рассказывал писатель И.В. Гоголь  в своей фантазии «Вий», являлось лишь отдаленным выражением той атмосферы страха перед сверхъестественным, что царила в тогдашнем Киеве.
Песчанистая Лысая гора располагалась ниже по Днепру, примерно в восьми верстах к югу от Академии, окруженная речкой Лыбедью. В те времена редкий киевлянин решился бы в ночное время подняться на Лысую гору, где обитали злобные духи викингов, отчаянно резавшихся там в Олеговы времена. Гору еще со времен литовских князей облюбовали ведьмы, колдуны и иные поклонники нечистого. Их ряды весьма умножились после того, как Петр Великий за компанию со шведским королем Карлом XII пролил на этой земле целые реки людской крови, доставив обильную трапезу духам зла. Тот, кто по глупости или на спор решался подняться туда во тьме, живым уже не возвращался. Поздними вечерами загорались на ее верхушке зеленые огни и слышалась странная визгливая музыка, приносимая порывами холодного ветра, и, значит, происходил там ведьминский шабаш.
В такую пору не только добропорядочный мещанин, но и отпетые душегубы старались обойти стороной зловещую гору.
Туда-то и направил свои стопы Гавриил Лодья в полуночную пору. Огоньки в хатах на окраине становились все реже. Впереди поднималась темная громада Лысой горы, на вершине которой плясал хоровод зеленоватых огней…Лодья продирался сквозь кустарник, взбираясь туда, откуда все яснее доносилось гуденье сопелок, бабьи взвизги, утробный хохот и рев. Наконец он оказался на плоской вершине, похожей на утрамбованную бесчисленными плясками плешь. Здесь зеленоватым пламенем трещали, рассыпая искры, странные костры. Вокруг них вели хоровод десятка три баб разного возраста, от молодых до старых, толстые и тощие, кто в очипках, а кто и простоволосые. Они громко хохотали и веселились от души. Над костром кипел котел, должно быть, приготовленный для похлебки. Среди баб мелькали темные фигуры – как видно, кавалеры ведьм. В стороне кривобокие музыки - музыканты дудели в дудки и пищалки. А позади над всеми на кресле сидела громадина в медвежьей шкуре.
– Вот он! – раздался торжествующий визг. Хоровод распался, ведьмы окружили гостя.
– Ну что, дурень, приперся?! – подступила к нему торжествующая Босорка. – Сам виноват карась, что в сеть попался. Теперь уху из тебя сделаем! – и обратилась к подружкам: – Ну-ка, смотрите, ножи точите – кабанчика в казан пустим! Только его сейчас в свинку перевернем! – И, обернувшись к Лодье, кинула в него горсть пахучих листьев из кошелька, произнеся что-то непонятное. Но ничего не изменилось. Ведьмы зашумели: давний трюк не удался. Босорка предприняла еще одно усилие. Тщетно.
– Вряд ли я в свинью обращусь, милка! – сказал Гавриил, наблюдая за потугами молодой ведьмы. – Что-то не хочется в грязи валяться. Ну, коли звала, так развлекай теперь! – Он схватил под мышки двух ведьм помоложе и пустился с ними в пляс. Остальные ведьмы изумленно наблюдали, а те, кого вертел пришлый гость, смущенно подхихикивали.
– Музыка где? – крикнул Лодья, продолжая плясать.
– Ты кого позвала?! – раздался вдруг рев над поляной. Темная фигура в медвежьей шкуре поднялась во весь свой громадный рост, вперив огненный взгляд в гостя. – Ты что же, тупая, не разглядела, кто это?!
– А кто он? Подумаешь! Сейчас я его… – завизжала обиженная ведьма, не переставая твердить бесполезные заклятия.
– Ты с ним не сладишь, дуреха! Зачем к нам пригласила? Вон тени от земли поднялись, видишь? – И вправду, ведьмы заметили, что там, где приплясывал Гавриил, туман стелился над землей, вышиной до колена.
– Ты знаешь, что в этом холме многие века лежат люди Севера? Крепкие то были люди, твердые духом и страшные, и холм этот принадлежал им. И погибли они непростой смертью. И если захотят они, не будет нам тут приюта. Такое может  статься, если крепко досадим мы этому парубку! – указал он неестественно длинной рукой на остановившего пляску Лодью.
– За то заслужила наказание. А ну-ка, всыпать этой дуре тринадцать плетей, чтоб поумнела! – закончил председатель шабаша. Не успела Босорка возразить, как десять рук схватили ее и опустили на землю. Он первого удара сразу легла кровавая полоса, завыла Босорка. Ведьмы, обрадовавшись новому кровавому развлечению, хором считали. Как ни вертелась, ни выла ведьмочка, а все тринадцать кровавых рубцов легли на место. Не сразу она встала, сначала на карачки, затем только нетвердо на ноги. Давешний кот мурча подбежал к хозяйке.
– Ты своего любовника скоро в человека опять обернешь?! – рыкнул мохнатый председатель. – Надоело ведь!
– Да не любовник это! – плача, огрызнулась ведьма. – Разве ж можно человека в кота превратить?! Кот и есть. А Гриця постылого с его любовью я  давно уж отравила и поховала!
– Знаю! Это я чтоб подбодрить тебя! – захохотал раскатисто владыка ведьм.
– Доволен ты нашим извинением, гость северный? – обратился он к Гавриилу.
– Отчего нет? – ответил он. – Кто мне смерти хотел, слезами умылся. А к вам, насельники тьмы, дел у меня нет! – Он поклонился ведьмам и их властелину и с тем ушел с холма. И тени у земли  растаяли вслед за ним.
Слухи о том, что студент из Москвы был на шабаше на Лысой горе и вернулся невредимым, распространились молниеносно. Теперь к Гавриилу Лодье стали относиться с уважением даже те, кто не испробовал твердость его кулаков. А после того, как исчез очередной смельчак, решивший, что попытать судьбу на Лысой горе теперь уже не  опасно, уважение только усилилось.
Вскоре префект академии епископ Иосиф написал в Петербург, что Гавриил Лодья, напившись вина, несмотря на предостережения, отправился на Лысую гору во время ведьминского шабаша, издали заметного сиянием дьявольских огней. Там Гавриил, по его же словам, вел с ведьмами диспут о преимуществах православной веры, в котором неоспоримо победил. Префект просил своего высокопоставленного адресата изъять  сего студиозуса из академии, дабы вследствие его поступков не навлечь на этот светоч христианской веры яростного мщения всей своры нечистого.
Проведя в Киеве год и приобретя в средоточии русского чернокнижия  двусмысленную известность, Лодья был вызван в Санкт-Петербург, в Академию наук.