Валерий ГУСЕВ

УТРАЧЕННАЯ ПОБЕДА

Главы из повести

Ефрейтор Антон
Полковник пил чай. С ромом.
    – Не угодно, ли, голубчик?
    – Предпочитаю по раздельности.
  – Воля ваша. Вон там, за печкой, в шкапчике, – возьмите себе два стакана. – Прочитал донесение, отложил в сторону, закурил папиросу.
    – Очень дельно, штабс-капитан, молодцом. Командующий будет доволен. А что ефрейтор с ребятками? Не вернулись? – Тяжко вздохнул. – Жаль, сильно жаль. До чего геройская девка…
    – Это вы про кого? – Брагин поставил стакан.
    – Эх вы, сыщик! Да про Антона, про кого же еще? Доверительно вам расскажу.
    И Брагин услышал романтическую историю в гусарском духе Надежды Дуровой.
    – Надо вам знать, голубчик, что Антон наш есть по всей сути Антонина… Улыбка ваша недоверчивая. А вы послушайте. Девка простая, из большой крестьянской семьи. В шестнадцать лет ушла на заработки – детей в семье много, кормить некому, а она – старшая. Добралась аж до Баку. Помыкалась, горя хлебнула. Но, к ее удаче, устроилась работницей в булочную. Булочник – румяный молодец – покорил ее сердце, да тут приспела война. Ушел красавец на турецкий фронт.
    Шульгович положил дымящуюся папиросу на край миски, добавил в чай ром.
    – Заслушались, голубчик? Ну, слушайте дале. Да вы ромом-то не стесняйтесь. …Да, не стерпела разлуки, решительная она натурой. Продала колечко, купила на базаре ношеную солдатскую форму. Постирала, подштопала ее и пристала к воинскому эшелону – зазнобушку догонять. Определили ее в кавалерийский полк, прошла обучение. Шашкой овладела, что иному казаку в пример, стреляла изрядно. Что ж, рука твердая, ловкая, ко всякой работе привычная. Да, голубчик, тысячу раз был прав великий Толстой. До сих пор в памяти его строки держу: «… Да как же не радоваться, живя среди такого народа, как же не ждать всего самого прекрасного от такого народа?».
    – Признаться, я иного мнения на этот счет. В конце концов мы такого «прекрасного» дождемся от такого народа, что…
    – Ну, голубчик, у вас специфическая оценка, – торопливо прервал его полковник. – Вы не можете быть объективным по причине общения со всяким кровавым отребьем. Здесь, в гуще истинно народной, совсем другое видно.
    – Да, здесь все у нас бравы-молодцы. Стреляют в спину офицерам, грабят население, насильничают.
    – Господин штабс-капитан, – Шульгович умел быть жестким, – не забывайтесь!
    – Виноват! – Брагин достал портсигар.
    – Война, голубчик, – Шульгович помягчел. – Устали люди, душами измучались… Да, так на чем мы с вами стали? И воевать Антонина начала отважно. Отличилась в первом же серьезном бою. Сотня легла под огнем, не выдержала. Антонина ее подняла, а за ней – и весь полк. Ворвались в крепость. Очнулась Антонина в госпитале. Тут уж все и раскрылось… Скандал, конечное дело. Отчислили со строгостью. Да и тут повезло – оказался рядом бойкий газетчик и так ее расписал, что все переменилось одним разом. Да он еще вспомнил кавалерист-девицу Дурову, намекнул про свои связи в столице, пригрозил, что до государя дело доведет высоким докладом. Ну, вы ж, голубчик, знаете, как наша печать распустилась – страху нагнала. Чуть что не по ней, враз чернотой ославит, грязью обольет. Особенно те в силу вошли, что под рукой Гришки Распутина.
    – Чем же дело кончилось?
    – Градоначальник своей рукой определил Антонину на курсы сестер милосердия, оттуда она и попала на наш фронт. Но с эвакопункта, опять переодевшись, сбежала на передовую, в наш пехотный полк.
    – А любезного своего разыскала?
    – Да где! На войне затерялся. Только я вас попрошу, голубчик, разговор наш не распространять. Признаться, кое-кто свои догадки на ее счет имеет, да только разумно помалкивает. Вот и вы по эту сторону станьте.
    Брагин, конечно, обещал, но припомнились ему странные взгляды, которые коротко бросала на ефрейтора агент Светаева. Полковнику о том говорить не стал. И, видно по всему, сильно кручинился Шульгович за ефрейтора Антона. И невольно, по глазам угадно, винил в беде новую команду.
    – В нашем полку Антон из самых справных солдат считается. За дело на Быстрице, мы там высотку штурмовали, дали ей первого Георгия. Под Черновицами раненного взводного на себе из огня вынесла, а затем повела роту. Первую линию взяли, вторую… Тут опять ее ранило, в ногу уже. Командующий ее и к унтер-офицеру представил. Да вот не поспело звание.
    – Господин полковник, – Брагин встал, – надежду терять не будем. Антон – умен, ловок, осторожен. Я уверен – вернется. Да не с пустой рукой.
    Шульгович тоже поднялся, тяжело, протяжно, ровно постарел враз.
    – Мы – солдаты, нам пустая надежда не светит.
    – Не пустая, господин полковник. Мне почему-то кажется, что Антон со своими ребятами решил кое-что проделать.
    – Вы приказали?
    – Нет. Но мои наметки Антон знал.
    – Что ж, будем ждать. На следующей неделе, штабс-капитан, полк уходит на передовую. О ваших планах не спрашиваю. Но на помощь можете рассчитывать. – Полковник как-то, непохоже на него, замялся: – И вот что, голубчик, не следовало бы направить группу в помощь Антону? Кстати, если вам неизвестно, лагерь для русских военнопленных неподалеку – верстах в двадцати от передовой.
    – Я уже думал об этом. И решил повременить еще сутки.
    – Вот и ладно.

Авиатор Шапкин
    Вернувшись в расположение, Брагин застал дожидавшегося его авиатора.
    – Капитан Шапкин!
    Капитан Шапкин был неказист собой. Невысок, хром, даже несколько накренен на левый блок; лицо – худенькое с узкими глазами – все в шрамах и потеках касторового масла.
    Кожаная куртка, кожаные галифе, желтые краги. В левой руке держит какое-то подобие плоской кастрюли с войлочной подбивкой – летный шлем, в шлем брошены большие квадратные очки – тоже в грязи и масле. На груди – два Георгия. Через плечо – длинноствольный «маузер» в деревянной коробке.
    – По распоряжению командующего придан вверенному вам подразделению.
    – Для разведки? – догадался Брагин.
    – Так точно. Для ведения воздушной разведки.
    Брагин еще не знал, что капитан Шапкин слыл на фронте героем и легендой. Летал беззаветно, хотя летать на его многажды битом и штопаном «Фармане» было нельзя. Когда он вперевалку полз по полю перед взлетом, разбрызгивая кругом себя пропеллером масло в смеси с бензином, с вонючей гарью, скрипя расчалками, на перекошенных велосипедных колесах, многие просто отворачивались. Невозможно было поверить, что это шаткое и кривое сооружение в состоянии хоть на миг оторваться от земли. Но что ж, журавль тоже довольно неуклюж на земле.
    – В воздухе воюете давно? Да вы садитесь.
    – С первого года.
    – Как проводили разведку?
    Шапкин чуть заметно усмехнулся.
    – Брал наблюдателя, он наносил на карту замеченные объекты.
    – То есть, противник прекрасно понимал, с какой целью ведется ваш полет?
  – Так точно. – Опять усмешка рассеченной шрамом губой. – Да еще вираж над целью сделать, покружить – дурак не догадается.
    – Далее. Вы возвращаетесь, полученные сведения докладываете своему командиру?
    – Так точно.
    – Далее. Они идут в штаб полка, там их оценивают, принимают решение, дают распоряжение в артдивизию…
    – Там тоже раскачиваются…
    – Несколько дней… А то и неделя. Орудия бьют по пустому месту.
   – Однажды меня чуть под арест не взяли. Обнаружил скопление бронемашин, срочно доложил. Генерал приказал атаковать силами батальона. Прорвали на узком участке оборону… А бронемашин уже и след простыл. Не дураки ведь. И с пригорка, под прикрытием рощи, ударили в десять пулеметов. Хорошо – генерал за меня вступился.
    – Вот что, – Брагин встал, – готовьте ваш аэроплан, слетаем вместе. Я хочу сам на все посмотреть.
    – Наблюдателем вы назначили вашего подчиненного Чайкина. Он уверяет, что до войны летал с Уточкиным.
    – Ну, летал – не летал, а теперь придется.
    Шапкин улыбнулся – он часто улыбался. Видимо, нервный тик.
    – Господин штабс-капитан, он будет очень огорчен, что полетит не первым.
    – У нас заведено, что первым на новое и опасное дело идет старший по званию.
    – Добрый завод. Всюду бы так…
    Шапкин встал, пошел к выходу, кастрюлькой болтался на его согнутой руке шлем. По пути он, прихрамывая, толкнул стол, опрокинул стул. Но даже не оглянулся. «Гусь лапчатый, – подумал Брагин, – если он так же летает…».
    Обходя кочки, пересекли лужок. На краю рощицы увидели, что Чайкин уже стаскивает с аэроплана маскировочные березки.
    «Бог ты мой!» – подумал Брагин, когда перед ним обнаженно предстало что-то такое несуразное из фанеры и полотна, в заплатах, в обгорелостях, в незаделанных еще дырках. А Шапкин гордо положил ладонь на плоскость, осмотрел свое летающее чудо. Или чудовище.
    На борту этого чудовища, рядом с опознавательными трехцветными кругами, было выписано красивыми буквами слово «Анюта».
    – Жена, любовница? – спросил Брагин. – Можешь не отвечать.
    – Сестра, – застенчиво пояснил Шапкин. – Старшая. Мы с ней осиротели рано. Она меня и на ноги поставила и крылья дала.
    «Вот так, – подумал Брагин, – теперь у нас две Анюты. Да без Антонины».
    – Господа офицеры, – подошел возбужденный Чайкин. – Аппарат к полету готов.
    Он тоже был чумаз и с дурацкой кастрюлей на голове.
    – Проверим. – Шапкин, несмотря на хромоту, ловко забрался, утвердился в пилотской ячейке, как птаха в гнездышке, махнул Чайкину понятным жестом.
    Чайкин покачал пропеллер, подвел его к упругости, даванул с силой. Мотор чихнул, бросил во все стороны темную гарь, ожил, завертел пропеллер все быстрее и быстрее. До бешеных оборотов.
    Аэроплан качнулся, вперевалочку пополз по траве, кренясь, порой задевая землю нижними крыльями. Подскочил кузнечиком раз, другой. И вдруг, обретя плавность и устойчивость, понесся над лугом, забирая высоту. Да, это уже был не обожравшийся гусь, не козел, хромой и драный, – не всякая птица может так легко и плавно взмыть в высокое небо.
    Чайкин, не отрываясь, кусая губы, смотрел вслед.
    – Вираж! Еще вираж! Вы знаете, что Шапкин первым  после Нестерова сделал его петлю? Он восемь раз разбивался. У него целых ребер почти не осталось. Вы смотрите – он парит! Он чувствует небо как птица!
    Да, сооружение из полотна и фанеры, что нескладно ковыляло по луговым кочкам, беспечно и изящно парило в синем небе. Оно было своим среди пушистых облаков, стаек птиц, упругих потоков воздуха. Брагин подумал, что не только человек, но и машина хороши лишь на своем месте, в своей среде.
    Аэроплан взобрался еще выше, на минуту затерялся в облаках, а потом, почти отвесно, ринулся вниз. Брагин даже зажмурился.
    – Пике! – восторженно прошептал Чайкин. – Камнем в воду!
    У самой земли, превозмогая самого себя, аэроплан, дрожа всем телом, выровнялся и плавно пошел по-над самой землей. Невидимо и неощутимо коснулся колесами травы, пробежался и… опять заковылял, переваливаясь с боку на бок костлявой, неповоротливой уткой. Даже покрякивал корпусом.
    Шапкин неуклюже выбрался, спрыгнул на землю. Пошел, спотыкаясь, заплетаясь больной ногой. Будто ему крылья обрезали.
    – Господин штабс-капитан, можно лететь.
    – А я? – чуть ли не со слезой воскликнул Чайкин. – Я с Сережей Уточкиным…
    Брагин положил ему руку на плечо.
    – Я должен знать, дорогой, куда вас посылаю. И что мне там надо.
    – Чайкин! – позвал авиатор. – Стремянку неси!
    Поднявшись к мотору, зазвенел там железками и инструментом.
    – Шлем штабс-капитану отдай!
    Забравшись в заднюю ячейку, Брагин приготовился к неизбежному кувырканию под облаками, заранее тоскливо затомило в животе. Но было только тряско при разгоне, а поднявшись, «Фарман» плавно поплыл, забирая все выше и выше.
    – За линией фронта немного снижусь, – обернувшись, прокричал Шапкин. – Куда править?
    – К хутору, а от него – вглубь.
    Брагин надеялся, наивно, конечно, разглядеть какие-нибудь следы Антона и его солдат. Да и вообще – было ему что посмотреть, чтобы наметить правильную разведку.
    Над окопами противника разглядел вспыхивающие ружейные дымки.
    – По нам метят, – весело крикнул Шапкин. – Патронов у него достает. Да пули нас не достанут. Снижаюсь.
    Когда шли поверху, полет казался медленным плаванием. Когда замелькало внизу – понеслись вскачь. Мелькали дома, деревья, дороги, повозки. Быстро все мелькало, не разглядеть.
    Здесь Шапкин сделал крен и направил машину к хутору. Ничего там особенного Брагин тоже не разглядел, кроме разбегающихся и торопливо срывающих с плеч винтовки немцев. Но тактику предстоящих разведок он уже в уме сложил.
    Мотор закашлял, сбился с ровного рева.
    – Бензин не чистый, – объяснил криком Шапкин. – Только моя «Анюта» на таком летать может. Вертаемся, скоро заглохнем.
    Заглохли уже над своими. Косо торчал впереди остановившийся пропеллер. Однако Шапкин умело поймал нужный воздушный поток, «Фарман» пошел планером.
    В непривычной тишине снизились, сели, пробежались вприпрыжку, стали.
    – Я один раз, – сказал Шапкин, снимая с потной головы «кастрюлю», – вот так-то, с пустым баком у немца в тылу сел. – Опять улыбнулся, дрогнув щекой.
    – И как же?
    – Местечко выбрал глухое, за деревушкой, на выгоне. На дороге мотоциклетку ограбил. Вот это бензин! «Анюта» даже растерялась: все равно что шампанское вместо кваса.
    Брагин выбрался. Постоял, осваиваясь, немного кружило голову, шумело в ушах.
    Со стороны усадьбы шли к ним двое солдат и женщина. Брагин, с застучавшим сердцем, быстро пошел навстречу. Не удержался, раскинул руки, обхватил Антоновы плечи, прижал его к груди – пахнуло солдатским потом, костровым дымком. Светаева неодобрительно щурилась.
    – Вы бы утерлись, ваше благородие, – смущенно улыбнулся Антон.
    – Ты ему платочек дай, – сухо посоветовала Светаева.
    Брагин сморщился, не зная, что сказать.
    – Где пропадали? Докладывай. – Заметил усталость в глазах. – Сядем, на травке посидим.
    – Что ж докладывать? – Антон сложил руки на коленях. – Отбились. Пересидели у бабуни. У ей погреб хороший, с лазом на огород. В ночи на наше место, в овраг, вернулись, вас уж не застали. Думаю, что два раза ходить – забрали ваши припасы да к бабуне отнесли. Там теперь ваш склад. Место тихое.
    – Молодец, Антон!
    – И к бабуне новую тропку проложили. Хоть ротой иди – немец не углядит.
    – Ладно, ефрейтор, отдыхайте.
    – Доложиться бы надо.
    – Я сам доложу.
    Брагин телефонировал Шульговичу, обрадовал его и успокоил. Потом позвал Чайкина и авиатора Шапкина.
    – Вот что, летуны, – сказал он, раскладывая на столе карту, – как ни держи в секрете военные планы, противник так или иначе о них начинает догадываться. А стало быть, и готовиться. Вот как он готовится, надо бы нам хорошо знать. А узнавая – не спугнуть.
    Чайкин слушал, помаргивая; Шапкин – улыбаясь.
    – Так что разведку будете вести по-иному.
    – По ночам?
    – Под прикрытием. – Он положил ладонь на карту. – Приказано обследовать вот этот участок – от Быстрицы до Горелок. Есть сведения, что противник ведет здесь оборонительные работы и – предположительно – готовится сосредоточить дальнобойную артиллерию и бронедивизион. Мы явный интерес к этому не проявляем. Это понятно?
    – Да что за прикрытие?
    – Вылетаете для боевых действий. Интенсивная бомбежка. Раз за разом. Причем, стараетесь поразить те объекты, которые к укреплению второй линии обороны отношения не имеют. Вы все это не видите. Задача ясна? Готовьтесь.

Повесть Валерия ГУСЕВА «УТРАЧЕННАЯ ПОБЕДА»

опубликована в пятом номере журнала «КЕНТАВР» за 2013 год (октябрь)