Наталия СОЛДАТОВА

ХИМЕРА. Отрывок из романа
ПРЕДЛОЖЕН АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

    Тюремная кличка ее была Химера. Она появилась просто. Когда девушка впервые вошла в камеру, там было так накурено, что она замахала руками, разгоняя дым. Робу выдали не по размеру, она в ней просто тонула, широченные рукава в дыму походили на крылья какой-то хищной птицы. Она закашлялась от дыма, невольно дорисовав образ птицы далеко не музыкальным кхеканьем. И кто-то воскликнул:
– Химера.
Но потом сокамерники стали звать ее просто – Мера.
Она давно забыла свое настоящее имя. Иногда спрашивала себя – а было ли оно, настоящее? С детства, которое прошло в деревне, она прекрасно стреляла. Сказались родовые корни – и отец, и дед  были охотниками. Может, и прадед тоже, только этого никто не помнил. Отец как-то один-единственный раз оставил ружье без присмотра. На минуту-другую. И она, а было ей тогда лет семь,  использовала его по назначению.
Отец подошел, ругаться не стал, а поставил  мишень на подставке от старого телевизора. Мишень эта была подготовлена заранее, с привычным для глаза рисунком – возможно, отец предвидел  ход событий.
Она спокойно выстрелила несколько раз – как это делать, подсказывать было не надо. Отец  подошел к мишени и окончательно убедился, что дочь готова превзойти всех своих предков. Знать об этом окружающим было совсем необязательно.
Но люди прознали. И именно те, кого отец жестоко опасался. А вскоре он заболел, и охранять дочку от злых людей стало некому.
Когда отца не стало, очень скоро в доме не оказалось ни гроша. Работы для матери не было, в райцентре и молодые не могли найти применения. Жили тем, что продавали с сада-огорода. Подспорьем были и козье молоко, и куриные яйца. Это шло на рынок, этим и питались. Но девочка быстро превращалась в девушку, надо было одеваться-обуваться, да так, чтобы не дразнили в школе. Вот тут-то они ее и нашли. И уговорили произвести единственный выстрел. В человека. Прикинулись борцами за справедливость. Сказали, что это очень, очень плохой человек, убийца, что якобы уничтожил целую семью с малыми детьми. Большая пачка денег помешала ей проверить сказанное. Она спрятала деньги в самый дальний угол комода, а потом «случайно» нашла их, заверив мать, что это была заначка отца, о которой он не успел сказать перед смертью. Матушка ее, не отойдя еще от тяжелой потери, безучастно вздохнула и сказала всего одно слово:
– Хорошо.
И она выполнила то, чего ждали эти денежные люди. Выполнила быстро и беззаботно, словно стреляла в мишень. И даже смотреть не стала, как он падал, ушла со своей «точки», не оглядываясь. Она не боялась разоблачения, ибо находилась далеко от места трагедии. Газет они с матерью не выписывали, радио не было. Телевизор показывал всего несколько каналов – центральных. Местные новости можно было узнать только от своих, деревенских.
Возвращаясь с рынка в пригородном автобусе, они с матерью и узнали, что убит организатор экологического движения, выступавший против продажи пахотных земель местным богатеям. Те сеют невесть что, затем инсценируют уборку урожая, и все это с одной целью – потом, когда ослабнет контроль или удастся подкупить власти, построить здесь завод по выпуску биологически активных добавок. Либо еще чего, похуже. Сельчане гадали, кому они нужны, эти добавки. Людям? – но в аптеках их и так полно. Животным? – так скотины в деревнях почти не стало, а колхозы давно разорились. Вернее, их разорили. Наверное, людям – не всех их еще облапошили. Она слушала все это вполуха, не принимая близко к сердцу. Думала – да пусть они там хоть все передерутся, эти политики. Разве известно, кто платит деньги тем же экологам? Вот то-то и оно.
Но сильно задуматься пришлось, когда денежные люди подошли во второй раз. Окружив ее кольцом, заявили, что главный следователь по делу об убийстве эколога вот-вот нападет на ее след. Один там такой ушлый, остальные безопасны.
Она вновь была поставлена в нужное время в нужную точку и, как и положено мастеру, не промахнулась. Следователя не стало, но что-то там не срослось, и самый главный бандит, откровенно уважавший ее за высочайшую меткость, пришел в дом, когда матери не было, выложил на стол внушительную пачку денег, паспорт на чужое имя с ее фотографией, рассказав вкратце, что хозяйка паспорта утонула в Волге, попав в глубокую воронку.
Он предложил инсценировать на реке такую же, но – ее собственную смерть. Денег хватит, чтобы обосноваться в городе, желательно подальше, и жить безбедно несколько лет. Она спросила:
– А как же мама?
И получила уверения, что маму быстро отправят к ней. Надо будет написать в их райцентр, на Главпочтамт, до востребования. И он назвал фамилию, имя и отчество своей жены.
Она знала эту суровую, молчаливую женщину. В письме должен быть номер её мобильника. Разместить все цифры в тексте вразброс, но друг за другом, и чтобы логически все выглядело пристойно. Бандит даже привел пример: «Встаю в восемь, на работу мне к девяти часам, до нее – два квартала, работаю до трех часов», и так далее. Заметил, что цифры следует писать буквами, чтобы не бросались в глаза, если письмо попадет куда не надо.
– Но пока я обоснуюсь, пришлю это письмо, пройдет время… Мама может не выдержать.
Он поклялся ей всем на свете, что даст понять матери – дочь жива, но лучше ей казаться сейчас мертвой для всех.
Она уже начинала понимать кое-что в криминальных делах и напрямую спросила у опекавшего ее бандита, почему ее просто не ликвидировали . Он ответил, что ценит талант. Причем в любой области жизни и искусства. Выходит, бандиты берегут ее для дальнейшего использования.
С матерью бандит не обманул, но об этом удалось узнать много позже. Шифрованное письмо до востребования послать не удалось. Она вообще его не написала. И не успела купить мобильник. Поехала куда глаза глядят, а глядели они за Урал и в Сибирь. И не могла она увидеть, как на берегу обнаружили  одежду, а несколько свидетелей рассказали – нырнула, мол, да так и не вынырнула, как плакали бывшие одноклассники, и на свежей могиле была установлена ее фотография. Тела, естественно, не нашли, в гроб положили ту самую одежду да горсть речного песка.
И хорошо, что ни о чем об этом не было известно, ибо ждали её серьезные испытания. Они собрались все вместе, враз, и будто накинулись на девушку.
А началось все с приятного знакомства. Молодая женщина, соседка по купе, пожаловалась, что устала жить одна, никто ее не любит, не понимает, детей нет, и так далее. Что вот сейчас будет станция, и как не хочется – она показала руками, отчаянно сжав свое горло, – возвращаться в одинокий большой дом.
Опытный человек никогда не повелся бы на эти стенания. Но у девушки опыта общения с мошенницами не было, и она выразила готовность скрасить одиночество этой дамы. И даже решила, что ей здорово повезло – не надо ехать дальше, чего-то искать.
Все произошло  до ужаса быстро, глупо и бездарно. Дом действительно оказался большим и крепким. На окнах решетки – видимо, от воров. Только это был вовсе не дом соседки. Девушка это поняла, когда дама стала звонить в дверь – ключа не было. Когда на пороге показался здоровый мужик, женщина крепко ухватила ее за обе руки.
– Вот, новенькую тебе привела. Прямо с поезда. Да не голь перекатную, а богатенькую. Ты ведь богатенькая, да?
– Давай её сюда, – мужик спустился к ним и схватил девушку за руку вместе с сумкой. Другая рука была во власти женщины. Они втянули ее в коридор. Из комнаты слышался женский плач.
– Что, эта девка  никак не успокоится?
– Успокоим, – прорычал мужик.
Она не знала, что это за дом, но поняла – опасность рядом. И решила действовать.
– Да что вы меня тащите-то? Я и сама смогу идти, синяков  наделаете.
– И то верно. Товар портить нельзя.
Теперь все стало понятно. Ее ввели в комнату, увешанную коврами. Две девушки что-то кроили на столе. Одна из них плакала.
– О, как у вас тут красиво, – сказала она. – Мне нравится. Несмотря на грубое обращение.
– Ну, я пойду, – сказала приведшая ее  женщина. – Не забудь расплатиться.
– Я когда забывал?
– Не ори, испугаешь новую-то.
– Брысь.
Мошенница, или, вернее, – вербовщица, смылась.
– А знаете, мне у вас нравится, – «призналась» девушка. – Можно дом посмотреть?
– Не сбежишь, – предупредил он.
– Мне некуда бежать. Покажите дом. А еще есть очень хочется.
– Машка, покажи этой дуре, где она будет жить. Пока.
Маша подошла к ней и потянула в соседнюю комнату. Это, очевидно, была столовая: посредине  длинный стол, окруженный стульями – мебель современная, не из дешевых.
– Ты почему плачешь?
– Потому, что нас всех в рабство отсюда вывезут. В другие страны, – прошептала она.
– Ты что, рехнулась? В какое рабство?
– Хозяин девиц в бордели продает.
– Что же вы не бежите, не жалуетесь? Не кричите на всю округу?
– Одна кричала. В подвале на цепи теперь сидит. Бесполезные разговоры ведешь. Дальше пошли.
Они осмотрели спальню девушек. Рядом находилась спальня хозяина.
– Туда нельзя заходить. Можно только заглянуть.
Она заглянула. Обычная комната, тоже увешанная коврами. На стене висел знакомый ей ящик. В них хранилось оружие. На этом ящике имелись петли для замка, а вот самого замка не было. Она рванулась что было силы, открыла дверцу и привычным движением вытащила  ружье.
– Маш, закрой дверь, а то он увидит. Я проверю, заряжено ли.
 Вмиг привела ружье в боевую готовность, почувствовав себя уверенной и сильной. И когда этот мужик вырос на пороге с ее опустошенной сумкой, выстрелила всего один раз. Знала, куда целиться.
– Ты что наделала?
Маша склонилась над мужиком.
– Собирайтесь, бегите отсюда. Ту, что в подвале, надо освободить. Делай что говорю, чего трясешься?
– Так ведь у нас – ни документов, ничего. Куда бежать?
– На волю. В полицию, в конце концов.
– Я уже вызвала. Полицию. Едут, – объявила вторая.
– Зачем?
– Так ведь подумают, что это мы его, а мы – ни сном ни духом. Одним разом сейчас освободимся и обвинения с себя снимем.
Слова звучали издевательски. Она, можно сказать, освободила этих дур, открыла им двери, а ей не то что спасибо не сказали, а предали – так, на всякий случай. Она хотела бежать, даже без паспорта и денег, но дверь была предусмотрительно заперта. На всю округу уже раздавался вой полицейской сирены. И все-таки были, были мгновения, когда еще можно было уйти, пригрозив девицам ружьём, и заставить их открыть путь. Но в душе еще по-детски жила вера в справедливость, в благодарность за спасение жизней этих двух и той, что томилась в подвале.
Однако клеймо убийцы, поставленное на ее деле, образовало такую прочную скорлупу, что пробиться сквозь нее было невозможно. Она особо и не старалась – могли  вылезти наружу её прошлые «подвиги». Суд все-таки учел, кем был убитый. И чистосердечное признание тоже прозвучало не зря.
И теперь заключенная Мария Ивановна Смирнова трудилась в женской колонии, расположенной в сибирской глубинке, на берегу большой реки.
Эту фамилию первый ее работодатель выбрал по причине массовости, ибо считал, что главное – не выделяться. Она и не выделялась, ни с кем не откровенничала, тянула  срок спокойно и хорошо работала.
Они шили ватные матрацы. Машинки были старые, но она кое-что понимала в механике и не раз их ремонтировала. В чужие дела и души никогда не лезла.
В камере их было четверо. Самая старшая, Сонька, долго к ней приглядывалась и незаметно стала вводить в свои дела. Ее называли «Сонька Золотая ручка», шли от имени, хотя она была заурядной мошенницей.
Она делилась с Мерой тем, что приходило в посылках. Сонька часто получала весточки с воли. Она знала, что происходит в криминальном мире, войны бандитских группировок вызывали у нее живейший интерес. В колонии выходила стенная газета под названием «Честный путь», была и художественная самодеятельность. Можно было научиться какому-то делу, которое пригодится в будущем. Мера сначала напросилась ухаживать за скотиной и работать на грядках. Это вызывало воспоминания о родной деревне, об отце. О матери она ничего не знала, но чувствовала, что мать жива.
Сонька часто просилась на работу вместе с Мерой. Она была намного старше девушки, но работать так, как та, не умела. Мере очень хотелось попасть в больничные палаты. Она чувствовала в себе силу, которая может лечить. Как-то сказала об этом Соньке. У той были свои ходы к начальству.
Вскоре Мера ходила за больными заключенными, мыла, убирала. А иногда, когда влюбчивая, особенно в начальство, медсестра долго отсутствовала, Мера делала уколы, перевязки. Умела успокоить, утешить, о вере вела речь, о другой, вольной жизни. Возвращаясь в камеру, все рассказывала Соньке. Та поражалась – молодая, мол, девка, а как будто большую жизнь прожила. Там, в больничных палатах, Мера чувствовала, что к ней возвращается радость.
Но однажды, только войдя в камеру, разрыдалась. Объяснила женщинам – избитую заключенную на носилках принесли, вряд ли выживет. Сказать что-то хочет, да не может. Сам начальник приходил, пытался выяснить, кто ее так. Сонька вскинулась:
– Да уж не цыганка ли это?
– По виду – цыганка. Я не спрашивала. Молила Бога, чтобы она выжила. Молодая ведь еще.
На следующий день Мера вернулась совсем другим человеком, и это почувствовали все.
– Померла, что ли? – спросила одна из сокамерниц.
– Ага. Померла.
Цыганка умерла у нее на руках, её смерть перевернула Мере душу. Те двое, погибшие от выстрелов, были далеко, она не слышала последний вздох, ничего о них не знала. После выстрелов между ними выросла непробиваемая, почти реальная стена. Тут все было по-другому. Беспомощная женщина горячим  влажным телом прижималась к Мере, понимая, что та ей сочувствует.
Мера не знала, за что цыганка отбывала наказание, это было неважно. Из последних сил она пыталась передать ей энергию, силу, чтобы истерзанная женщина смогла побороться за жизнь. У Меры мало что получилось. Но за эту попытку она была вознаграждена. И, подробно рассказывая в камере, как умирала цыганка, она умолчала об этой награде. Все было слишком невероятно.
Сонька выслушала рассказ Меры молча, и, когда они остались одни, заметила:
– Так и не вытрясли из нее ничего, из цыганки. Померла и всех с носом оставила.
– Что из нее можно было вытрясти?
Мера задала вопрос осторожно, боялась, что хорошо понимающая людей Сонька может догадаться о ее тайне.
– Не так она была проста, как многим кажется. Мне с воли донесли, незадолго до ареста за важным делом ездила.
– Ой, слушай, расскажи, я ведь ничего не знаю. Даже за что сидела она, не ведаю. Видно, гипнозом на кого-то воздействовала, да и ограбила.
– Так, да не так. Это, скажем, был ее каждодневный труд. С такими способностями, наклонностями родилась, понимаешь? Среди них таких много. Живут безбедно, от полиции, как змейки, уползают. Но она была – выше. Я знаю.
– А выше – это как?
– Большие дела проворачивала. И денег, и другого чего в руках её было немерено.
– Но ведь такие люди обычно откупаются.
– Ох, Мера, что-то там не сработало. Всяко бывает. Может, взяли её с пустыми руками, не захотела  перед ментами ворота в рай открывать. Думала отсидеться, да на воле всем самой распорядиться. Видать, кто-то знал про нее больше положенного. Потому и погибла.
– Какие дураки эти люди: зачем ее до смерти-то довели? Теперь и не узнают ничего.
– Не узнают. Если только она не успела кому-то передать самое сокровенное. Что ты вздрогнула? У тебя на руках она умирала. Может, говорила чего?
– Да, повторяла одни и те же слова.
– Какие слова? Говори, Мера. Тебе одной с этим грузом не справиться.
Мера пока не решила, стоит ли довериться Соньке, и  сказала первое, что в голову пришло:
– Были моменты, когда она вырывалась у меня из рук. Горячая, скользкая от пота. Я кричала, звала сестричку, а она говорила: «Молчи и иди на татарское кладбище». Много раз так сказала. Бредила. Я, конечно, спросила – зачем? Что делать мне на этом кладбище? А она все шептала – иди да иди, там узнаешь.
– Ну? Ты спросила, где оно? Куда именно идти? И зачем?