Михаил КАЗОВСКИЙ 

АРХИМАНДРИТ МИТЯЙ 

Глава из повести 

ПРЕДЛОЖЕНА АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ 

НЕОЖИДАННОЕ ИЗВЕСТИЕ

Отчего Господь наказывает Ивана? Ведь Иван – истый православный, регулярно говеет, посещает службы, молится, как надо, подает убогим, не прелюбодействует, не ворует. Навещает мать, ставшую монахиней год назад, жертвует рубли на ее монастырь... А несчастья сыплются на него прямо без конца! Поругался с великим князем и вошел в немилость. В вотчине дела идут плохо, урожаи скудные, только-только хватает на пропитание. Дома тоже одни печали: бог не дал ему сына; четверо детей – и все дочки. А одна из них, третья, Александра, родилась недужной, не растет почти, а зато на спине бедняжки прорастает горб. Старшую, Стефанию, выдал замуж чрезвычайно удачно – за наследника бояр Беклемишевых, но она, будучи беременной, овдовела: прошлым летом муж ее не вернулся с Мамаева побоища. И теперь еще захворала Дарья – любящая и любимая жена Ивана: третий день не встает с постели, мечется в бреду; если в гроб сойдет – как ему одному управляться с домом?

Так невесело рассуждал именитый московский боярин Иван Драница, сын Григорьев из рода Чуриловичей, выходя из церкви Иоанна Лествичника после ранней обедни. На дворе стояло 25 февраля 1381 года. Небо над Кремлем было хмурое, дул промозглый колючий ветер, а недавно выпавший снег хлюпал под ногами, превращаясь в кашу. "Вот сейчас наверну щей горячих – может, полегчает слегка на сердце", – попытался хоть чем-то себя взбодрить знатный горожанин, поднимая бобровый воротник своей шубы чуть ли не на самые уши; человек, прямо скажем, тощий, он всегда сильно зяб – даже в небольшие морозы.

Жил Драница тут же, в Кремле, как и подобает вельможе. Дом имел крепкий, основательный, из толстенных бревен, изукрашенный всякими резными наличниками, ставнями и веселым коньком на крыше. Не успел взойти на крыльцо и смести веничком с сапог комья снега, как услышал у ворот громкий топот; обернулся и увидел, что привратник впускает княжьего посыльного Филимошку, взмыленного, расхристанного. Подбежав, тот шапку заломил, начал низко кланяться:

– Батюшка, Иван-ста Григорич, извиняйте великодушно. Я от Самого. Послан звать немедля в палаты.

– Сам зовет? Ну и чудеса! – удивился Драница. – Али что стряслося поганое?

– Не могу знати. Велено вести хоть из церкви, хоть из-за стола.

– Вот те на! Видимо, сурьезно. – И боярин засеменил рядом с Филимошкой, напрочь позабыв о заветных щах.

У великого князя Дмитрия, прозванного Донским после великой победы на Куликовом поле, был в Кремле дворец, хоть и деревянный, но намного больше других, с золоченой черепитчатой крышей и высоким теремом. Потолки и стены в покоях при постройке расписывались византийскими мастерами, приглашенными из Константинополя. На полу лежали ковры персидской работы. А подсвечники и мелкая утварь стояла сплошь из чистого золота.

Князь сидел, ожидая Ивана, не в просторной гриднице, где случались пиры и приемы иноземных посольств, а в уютной, жаркой истобке – там он вместе с дьяком разбирал каждый Божий день челобитные, раздавал поручения, составлял указы. Сам-то Дмитрий Иванович грамотой владел слабовато, за него читали и писали другие; даже подпись свою не ставил под хартиями – лишь прикладывал собственную печать; а заведовал этой печатью наиболее близкий к русскому правителю человек, именуемый в те годы "печатником".

У Донского была густая, темная борода, темные, мохнатые брови и живые, чуть раскосые глазки. Человек сравнительно молодой (Куликовское сражение выиграл 30-летним), он казался старше своего возраста – из-за проседи в бороде и на висках, а еще из-за немалой грузности тела, выпиравшего живота и мешков под глазами.

Увидав Драницу, князь взмахнул перстами и уткнул лицо в шелковый платок, утирая слезы. Жалобно сказал:

– Проходи, Григорич. Горе у меня. – Посопел, спросил: – Выпить хочешь? – и кивнул на серебряный червленый кувшинчик с вином.

– Благодарствую, – поклонился тот, – но в великое заговение не употребляю.

– Понимаю, да. Я вот согрешил... пригубил немного... от палящей скорби... Слышал ли про весть? Наш Митяй преставился.

У боярина отвалилась челюсть от изумления. Он пролепетал:

– Свят, свят, свят! – и перекрестился. – Что, убили?

Дмитрий Иванович опустил платок и взглянул в зрачки собеседнику – пристально, пронзительно:

– Мыслим с тобою дружно. Я подумал тож. Извели родимого – недруги, сквернавцы... Упокой его душу праведную, Господи Иисусе! – князь поднялся с лавки, подошел вплотную к Дранице, стиснул его плечо. Ноздри у владыки Москвы хищно раздувались, а прилившая к лицу кровь сделала прожилки на щеках ярче и отчетливей. Он грозно произнес: – Отыщи виновных. Ты один умеешь, я тебе доверяюсь. О былых обидах забудь. Стань опять приставником, приставляю тебя к этому дознанию. Выяви измену. Коли надо – поезжай к соседям, дам любую хартию к ним. Но установи истину. Доложи о том после, без утайки. Всех ослушников люто накажу. Памятью Митяя клянусь!

Поклонившись, вельможа проговорил:

– Обещаю на совесть действовать, довести дело до конца. Чай, не в первый раз. Наказать душегубов по справедливости – долг наш наивысший.

Дмитрий Иванович с чувством обнял Драницу и сказал напутственно:

– Приступай сегодня. Нынче же получишь десять рублев на расходы. Денег не жалей, лишь бы уличить главных лиходеев!

Выйдя из дворца, княжеский приставник подумал: «Милость господина, само собою, дорогого стоит, но сие порученьице – не из легких. И с какой стороны схватиться? Ить Митяй и русское посольство отбыли из Москвы два лета тому назад, до Мамаевой битвы ишо. Где ж убивство тогда случилось? По дороге? В Константинополе? Супротивников у Митяя было пруд пруди, первый среди прочих – Сергий Радонежский. Без его влияния тут не обошлося..."

Повесть Михаила КАЗОВСКОГО «АРХИМАНДРИТ МИТЯЙ»

опубликована в третьем номере журнала «КЕНТАВР» за 2019 год (АВГУСТ)