Юрий ЗВЕРЛИН

ИГРА в СОЛДАТИКИ

Повесть

Воспоминания о срочной службе в ГДР

Посвящаeтся 30-летию падения БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ

По окончании школы я завалил экзамены в институт. В «Муху» подготовлен был неплохо: 190-ю школу закончил, там классы для художников, кто в ЛВПХУ им. В. И. Мухиной хочет поступать. Одноклассники почти все прошли, а я двойку по живописи получил. Осенью мне в армию рано еще было, но по весне в самый раз портянки наматывать. Меня вызвали в райвоенкомат и сообщили, что я, как и все другие весенние призывники, обязан пройти специальную допризывную подготовку. На выбор предложили: три месяца автошколы, каждый день как на работу ходить, но права всех категорий получишь, или...

Работник военкомата посмотрел куда-то вверх:
— С парашютом попрыгать не хочешь? Курсы краткосрочные...
Я выбрал десятидневные курсы парашютистов при Ленинградском аэроклубе. Подумал тогда: всего десять дней — и свободен! А права-то мне зачем, я машину покупать не собираюсь...

В АЭРОКЛУБЕ. Декабрь 1972 года
Нам показали парашют, показали портрет Котельникова, который этот парашют изобрел, и объяснили, что парашют, как, впрочем, и все другие выдающиеся изобретения человечества: самолет, паровоз и телевизор, является детищем нашей Родины.
Затем в течение недели инструкторы объясняли, как парашют устроен, как им пользоваться и как его укладывать. Несколько дней мы тренировались на специальных тренажерах, имитирующих спуск на парашюте: с потолка одного из залов аэроклуба спускались две крепкие веревки, к которым была прикреплена подвесная система парашюта. Мы по очереди забирались в нее, застегивали карабины и изображали парашютиста, совершившего прыжок. Необходимо было научиться управлять парашютом в воздухе, дабы не допустить столкновения со своим товарищем. Парашюты же, стоявшие тогда на вооружении и используемые для подготовки призывников, были практически неуправляемыми. По внешнему виду парашют напоминал изобретенный в начале века парашют Котельникова. Но все же, если изо всех сил тянуть стропы в сторону, то можно немного улететь в сторону.
— Парашютист справа! — кричал инструктор, и мы тянули за левые стропы.
— Парашютист сзади! — и мы тянули вперед.
В конце концов, освоили все премудрости, уложили по три парашюта (нам предстояло совершить по три прыжка) и поехали.
Мы приехали в Лисий Нос и совершили по первому прыжку. Я был так взволнован, что совершенно ничего не запомнил. Разве что валенки сорок пятого размера.
В аэроклубе нам выдали валенки, одинаково подходившие всем. Всем они были велики и никому не были малы. Весьма универсальная обувь. Но только попросили следить, чтобы во время прыжка они не свалились с ног: прыгали мы с высоты одного километра, и свалившиеся валенки могли убить людей и повредить технику, стоящую на земле.
У меня же в то время был тридцать девятый размер обуви, и я думал только о том, как бы не остаться на морозе в одних носках. Я ухватился двумя руками за валенки и ни о чем другом не думал. Сказать по правде, судьба людей, стоящих на земле, совершенно меня не беспокоила.
Никто, к счастью, не пострадал.
И еще, что мне в тот первый прыжок запомнилось, это удивительное рефлекторное поведение начинающего парашютиста. В аэроклубе нас предупреждали, что на большой высоте совершенно невозможно эту самую высоту прочувствовать. Начинает казаться, что расстояние до земли всего лишь несколько метров. На самом деле — десятки, если не сотни, а парашютисту кажется, что через мгновение произойдет контакт с землей, и он начинает бежать. А бежать нельзя. Нас специально в течение нескольких дней обучали, как правильно приземляться: на обе вместе сжатые ноги и всей плоскостью ступни. Иначе или ноги поломаешь, или растяжение получишь.
А тут я спускаюсь вниз, мне кажется, что через пару секунд врежусь в плотный пласт снега. Провалюсь по пояс, а парашют под давлением ветра потащит меня вперед, и я сломаюсь пополам. Вот я и побежал, чтобы не провалиться. Бегу, бегу, а земли все нет и нет. Потом я домик внизу разглядел, рядом с ним автобус стоит. Малюсенькие такие... Далеко до них, а я ногами махаю — бегу. Слава богу, валенки на бегу не потерял. Вспомнил все то, чему меня учили, и на обе ноги и приземлился. И даже не разбился!
В течение трех дней совершили мы по три прыжка, после чего нам вручили удостоверения спортсменов парашютистов третьего разряда и сообщили, что, в случае призыва, мы будем служить в ВДВ.

ГЕРМАНИЯ (ГДР). 1973 год
В Германии вдруг оказалось, что призывников десантников привезли намного больше, чем необходимо. Началась сортировка. Несколько дней проводился отбор, и конкурс был, как в престижный вуз, чуть ли не десять человек на место. Офицеры из воздушно-десантной части по очереди проводили беседу с каждым из призывников, выискивая наиболее подходящих к службе в ВДВ.
В первую очередь подходили спортсмены-разрядники. У меня тоже был разряд по легкой атлетике, о чем я и сказал на собеседовании. Офицер-десантник, солидный усатый подполковник, недоверчиво посмотрел на меня и удивился:
— Какой-то ты, парень, маленький. Водку-то хоть пьешь?
— Конечно, пью! — мне очень хотелось казаться взрослее.
— Ну а стакан зараз выпить можешь? — продолжал расспрашивать он меня.
— Да что стакан, — не без гордости произнес я, — бутылку могу выпить!
Офицер снова с удивлением посмотрел на меня, немного подумал и произнес:
— Нет, парень, алкоголики нам не нужны!
Мне было очень обидно:  в «Муху» экзамены завалил, так уж хоть в армию поступить бы.
И все же я успешно поступил.
В воздушно-десантную бригаду специального назначения.
Попросту выражаясь — в «спецназ».

СОКРУШИТЕЛИ «ПЕРШИНГОВ»
Мы специализировались на уничтожении американских дивизионов ракет «першинг». По плану, разработанному командованием, мы должны были приступить к боевым действиям за сорок минут до начала Третьей мировой войны. Не знаю, как, но должно было прийти известие о том, что враги собираются начать войну. Может, бойцы невидимого фронта, Штирлицы и Рихарды Зорге наших дней, должны прислать телеграмму или письмо с открыткой: «Поздравляем с Рождеством!» Мне один раз довелось пообщаться с большой группой советских агентов-разведчиков в ФРГ. У них такой благостный вид был — чисто добрые соседи по лестничной клетке или по провинциальному городку, только друг друга с Рождеством и поздравлять. Но о встрече с советскими шпионами я расскажу позже, а пока снова вернусь к теме начала Третьей мировой войны.
Известно было, что натовцы возлагают особую надежду на американские моторизованные дивизионы «першинг», «хок» и «ленс». Дивизионы передвигались по территории ФРГ и не имели постоянного места дислокации, поэтому заранее нельзя было послать им нашу ракету. Их надо сначала найти, установить точные координаты объекта и передать их в центр до того, как американцы запустят «першинга».
Через границу нас должны были переправить на небольших самолетах АН-2. Летит он над самыми макушками деревьев и локатором его засечь весьма сложно. В условленном месте мы десантируемся и начинаем поиск «першинга». Существовало два варианта дальнейшего развития событий.
Первый более оптимистический.
Мы быстро находим «першинг». Дивизион только начинает разворачиваться. По положению «першинга» в ракетной установке определяем, сколько времени осталось до пуска, и даем радиограмму в центр. После чего срываемся с места и стараемся убежать как можно дальше от проклятого места. Через несколько минут прилетает наша родная советская ракета и ровняет все с землей. Нас уверяли, что если быстро бежать, можно остаться в живых. Но сомнения у нас оставались. Ракета-то наша долгожданная, которую мы должны на себя вызвать, скорее всего, была бы ядерной. И даже если много тренироваться, далеко ли можно от ядерного взрыва убежать? Нас, правда, учили, как правильно упасть в случае взрыва атомной бомбы и накрыться резиновым плащом, чтобы от радиоактивных осадков не пострадать...
Второй вариант более пессимистичный.
«Першинг» обнаруживался в самый последний момент, когда заниматься перепиской с центром слишком поздно. Остается одно — напасть на дивизион и уничтожить ракету. У каждого заранее определена своя цель. По ракете, точнее по ее боеголовке, должен стрелять молодой боец. Как только новобранец появлялся в части, то сразу начинал разучивать упражнение — стрельба по боеголовке. Она такая большая, что даже неопытному бойцу трудно промахнуться. Но старослужащие радовались, что стреляют не они, а салаги. Только все в одном месте находились: и молодые и «деды». На всех взрыва бы хватило. Но весь вопрос в том, взорвется боеголовка от пули или нет.
Я много раз спрашивал на занятиях, что будет с «першингом», если перед стартом выстрелить по нему из автомата Калашникова и попасть в ядерную боеголовку.
Солдаты считали, что долбанет так, что мало не покажется. А мы — в роли советских камикадзе. Но офицеры уверяли, что, даже если точно попасть в боеголовку, ракета всего лишь сломается и американцам придется везти ее в гарантийный ремонт. А там пока примут, пока починят, глядишь, и Третья мировая уже закончится. Мы же опять должны срываться с места и бежать. Непонятно одно — куда?
— В нужном месте вас будет ждать вертолет, или машина, или еще кто, или что-нибудь. Главное, не вздумайте сдаваться в плен. Вас никто не возьмет.

ДОПРОС  ВОЕННОПЛЕННОГО
 Но мы в плен и не собирались. Для того чтобы искать ракету было легче, можно воспользоваться услугами представителя войск противника, «языка». Его надо взять в плен и допросить.
Приходилось нам учить язык потенциального противника: английский или немецкий.
Я не знал ни того, ни другого. Я в школе французский язык изучал. К сожалению, войны с Францией не намечалось. Им, наверное, 1812 года хватило. Так что знания мои оказались не востребованными. Я решил, что, находясь в Германии, полезнее будет изучать немецкий язык, нежели английский. И не ошибся! Язык мне пригодился: когда посещал «гаштет» — немецкую пивную. Но о пивных позже.
Меня записали в группу немецкого языка, и я начал готовиться к допросу военнопленного немца. В части был очень приличный лингафонный кабинет. Были офицеры, языки преподававшие, они после вузов несли срочную службу, были дипломированными специалистами по языкам. В смысле по иностранным. А по «языкам» специалистами были кадровые офицеры-разведчики.
— Немцы, они ведь очень сентиментальная нация, — говаривал нам на занятиях преподаватель, — с ними грубо поступать не надо. На «языка» кричать начнешь или ударишь, а он в себе замкнется и ничего не скажет. Тут тоньше поступать надо. Вы ему о семье, о детишках напомните: «Ihre Kinder ohne Vater sein» — «Ире киндер оне фатер зайн». Это скорее подействует. Детишки твои, мол, мужик, без отца останутся. Себя не жалеешь, так хоть о семье подумай. Мало ли что из безотцовщины вырасти может!.. И, будьте уверены, задумается, паразит, что ему дороже, семья или Родина, и все вам расскажет.
Тут-то и должны были пригодиться наши познания в иностранных языках.
Существовал небольшой, но очень емкий сборник вопросов, которые необходимо задать пленнику. К сожалению, спустя четверть века я почти все позабыл. Помню самый первый из списка: «Ире наме?» Что в переводе означает: «Как твоя фамилия?» Но тогда все вопросы помнили назубок. И про количество ракет в дивизионе, и про то, где находится воинская часть, кто ее командир, и даже про то, какая гражданская профессия военнопленного. Последний вопрос задавался, скорее всего, не просто так. Нам давали и возможные ответы на него.
«Их бин шлессер!» — отвечает твой собеседник, что по-нормальному значит — слесарь, короче, наш человек, пролетарский. Тут-то и начинаешь ему на пролетарскую солидарность давить: «Отвечай, гад, где твои долбаные “першинги” или пристрелю на месте!»
Так что вопросы мы знали! Проблема заключалась в другом — мы не могли понять ответов на свои же вопросы. Даже когда на занятиях офицеры, преподававшие нам язык, изображали военнопленных и пытались произносить слова ответов как можно разборчивее и медленнее, мы все равно почти ничего не понимали. Отдельные знакомые слова, не более.
А в условиях реальной войны? Перепуганный до смерти «язык» выдаст такой непереводимый набор слов, что остается одно — пристрелить беднягу, чтобы не мучил нас своей болтовней.
Но в Советской Армии тоже не дураки сидели. Все было продумано до мелочей.
— Майне фраген бервортен: я одер найн! — что по-русски значит: «Отвечай на мои вопросы — да или нет!»
Спрашиваешь, где находится часть, и начинаешь во все стороны пальцем тыкать: там? там? или там? Рано или поздно направление найдешь, а пленник сразу же и ответит: «Я! Я!» По-нашему, кто не знает, «Да! Да!»
А после про количество ракет спросишь и начнешь по-немецки считать: «Айн, цвай, драй...» Главное, цифр выучить больше.
Так что к беседе с потенциальным противником мы были готовы. Лишь бы он захотел с нами беседовать и отвечать на наши вопросы.

ДЕНЬ «Х»
Перед госпиталем было братское кладбище и памятник советским солдатам, погибшим в один и тот же день, несколько лет спустя после окончания Второй мировой войны. Все они погибли в день «Х».
Во времена ГДР у наших немецких братьев был неофициальный праздник — день «икс». В этот день, кажется, в 1949 году, где-то летом в двадцатых числах июня, произошла попытка свержения просоветского режима. Восстание жестоко подавили, но немцы успели сделать много. В частности, полностью вырезали наш госпиталь в городе Лихен, где в войну находилась резиденция Гиммлера. Наверное, так они хотели почтить память своего земляка. Вырезали всех: больных, врачей и медсестер.
С той поры прошло много лет. Немцы успешно, как и наш советский народ, строили светлое будущее, клялись нам в вечной дружбе, однако свой праздник ежегодно отмечали.
Обычно накануне праздника из ставки командующего ГСВГ по воинским частям рассылали приказ-напоминание: «Завтра состоится очередное празднование национального праздника немецкого народа — дня “Х”. Дабы ничего криминального не произошло, желательно наших братьев своим присутствием не раздражать, на глаза им не попадаться, а посему территории воинских частей покидать, исключительно в случаях крайней необходимости».
Мы тихо и сидели, не высовывались. Мы никого не боялись, а просто уважали национальные традиции. Но немцы и без нас хорошо веселились. То магазин запалят, то сельхозпредприятие сожгут. Да и как же иначе! Какой же праздник без баяна.
Конечно, никто немцев не боялся. В ГДР стояла миллионная советская группировка, а у наших младших братьев армия численностью всего сто тысяч человек. В любой момент, днем и ночью, посмотрев вверх, можно было увидеть в небе советский военный самолет, а проезжая по автобану, натолкнуться на автоколонну или пару-тройку танков. Мы, повторяю, никого не боялись, но из части не выезжали.
А все же крайняя необходимость у нас имелась: возле деревушки Хамерсдорф на вертолетной площадке склад с боекомплектом необходимо было охранять и менять караульных. Я сам как-то был отправлен в день «Х» в караул на этот склад. Дорога проходила через деревню. Много раз мы через Хамерсдорф ездили, и всегда это была маленькая тихая деревушка. И вдруг она преобразилась. Из окон музыка доносилась, во всех домах веселье. По улицам пьяные с бутылками в руках ходили. Нас дежурный по части быстренько через деревню провез, а после в караульном помещении проинструктировал, чтобы на объекте внимательно по сторонам смотрели, как бы кто не стал в нас чем-нибудь кидаться. А также, чтобы в деревню пиво пить не бегали, иначе и костей наших не найдут.
Ну стою среди бела дня на посту, объект охраняю. Пришли пионеры и стали помидорами кидаться. Наверное, поздравить меня хотели. А мне их даже поблагодарить нельзя. Хоть и часовой с полным магазином патронов, а стрельнуть, даже поверх голов, не разрешается. Они ведь на территорию не залезали. Но, если бы и залезли, то перед тем, как пристрелить, надо произвести довольно длительную беседу на немецком языке: «Стой, кто идет? Стой, стрелять буду! Прими вправо! Прими влево! Руки вверх! Ложись!» Только после этого можно дать предупредительный выстрел вверх, а затем, в случае невыполнения всех команд, стрелять на поражение. Короче, сплошная бюрократия.

ГАШТЕТ (ПИВНАЯ)
Поначалу служба в Германии напоминала тюремное заключение — бетонный забор и никаких увольнительных. Но когда начались учения, оказалось, что мы имеем возможность не только прогуляться по лесу, но и заскочить в деревеньку, попить пивка.
Помню, как в первый раз отправился я на учения. Мы шли вдвоем с сержантом, командиром отделения. Он на карту посмотрел, на меня и говорит:
— Я твой командир и я старослужащий, почти дед! Ты же только призвался, сынок, салага! Не должно нам так поступать, но тут рядом деревня есть, и жалко такой шанс упускать.
Вошли мы в деревню и прямиком направились к гаштету.
Подошли мы к гаштету, я сержанту и говорю:
— А у меня денег с собой нет.
— У меня тоже нет! — отвечает «дедушка».
Вошли мы в пивную, в маскхалатах с автоматами в руках. Народ притих, на нас смотрит, а мы к стойке подходим. Сержант — хрясь автомат на стойку и хозяину: «Цвай бир!» Дескать, два пива давай. А сам начинает в карманах рыться, деньги искать и спрашивает по-немецки: «Вифиль марка?» Сколько с нас причитается, мол?
Хозяин тут радостно заулыбался и кричит: «Найн марка! Найн!» И пиво подвигает. Пейте, ребята, за счет конторы!
Все посетители пивной разом ожили, стали подходить нас рассматривать. Поняли, что мы в диверсантов играем, а не грабители с автоматами. Но больше всего запомнилось, как хозяин пиво наливал. Я привык дома по пивным ходить, там пива нальют, а как оно отстоится, глядишь, полкружки осталось: одним словом, «ТРЕБУЙТЕ ОТСТОЯ ПЕНЫ И ДОЛИВА ПИВА!» Только хрен его дольют. А тут он не только отстоя ждать не стал, а просто пену специальной лопаточкой смахнул и сразу пива долил. Сервис! Попили мы пива и сказали хозяину «битте».
Вышли мы из гаштета, сержант и говорит:
— Вот она, халява! Очень они любят диверсантов пивом угощать.
И действительно. Много раз за два года захаживал я во всевозможные пивные в разных населенных пунктах. И когда был в специальной защитной одежде без опознавательных знаков, и с автоматом в руках, небритый или в запачканном грязью маскхалате, всегда меня встречали самым радушным образом. Когда же заходил в обычной форме советского солдата, тем более без автомата, никто и внимания не обращал: если чего надо, то покупай и проваливай.
 Впрочем, особой возможности хаживать по пивным, кроме как на учениях, не было. На учениях ухитрялись не только пиво попить, но и кое-что продать. Часы и золотые кольца немцы охотно покупали. Несмотря на высокий уровень жизни в ГДР, часы в то время были дефицитом. Местная промышленность вообще-то выпускала часы, но практически одноразовые. Стоили дешево, но через несколько дней ломались. В них не было камней. Советские механические в магазинах стоили очень дорого, к тому же наши солдаты были рады любым деньгам и могли продать задешево. Я за службу несколько часов продал: свои, а также товарищей. Ради спортивного интереса. Выйдешь иной раз из леса и первому встречному предлагаешь:
— Камрад, кауфен уры! Купи, мужик, часы! — и автоматом в живот тычешь.
Цена одна — хундерт марка. В смысле — стольник. Очень легко запомнить. И немцев она очень устраивала. Получишь свой хундерт — и снова в лес. 
 
Магдебургский КОТЕЛ
Оказалось, что в маленькой Германской Демократической Республике есть огромные территории, где нет не только пивных, но вообще никто не живет, потому что нет никаких населенных пунктов. Наверное, самым крупным был полигон под городом Магдебург. Там и наши летчики имели возможность провести настоящее боевое бомбометание, и танкисты с артиллеристами устраивали учения с настоящей стрельбой.
Мы на учениях по несколько дней жили на полигоне. После заброски группы командир взвода вдруг объявляет, к примеру:
— Получена установка: противник ведет активные действия по поиску нашей группы. Поэтому в целях максимальной маскировки костер разводить не будем.
А на календаре январь или февраль. Зима в Германии мягкая, но все равно мороз, он и в Германии мороз. Бегаешь весь день по полигону, что-то ищешь, а вечером вернешься на место сбора, наломаешь еловых веток, чтобы не на снегу спать, и лежишь до утра без костра. Правда, у нас с собой на тот случай толстые ватные комбинезоны, но все равно холодно. Об одном только и думаешь, как бы скорее рассвело, чтобы снова в дозор убежать, согреться.
Как на полигоне оказались, сразу начали прикидывать, куда лучше маршрут проложить, чтобы к деревне выйти. Но это только те прикидывали, кто первый раз туда попал. Знающие люди только засмеялись:
— Какая, ребятки, деревня! Это же Магдебургский котел! Тут такое будет!
Вскоре бомбардировщики пошли. К счастью, бомбили они далеко от нас.
Канонада артиллерийская все дни учений не прекращалась. А мы все время по лесу бегали и что-то выискивали. Пищу из сухпайка разогревали на таблетках сухого спирта. Шурик, наш командир, боялся, что дым от костра увидят с вертолета и нашу группу задержат. Дня три так в лесу мучились, а в день возвращения вдруг дождь пошел. Все мокрые на точку эвакуации прибежали, забрались в кузов машины, упали на теплый пол и заснули. Пока до части ехали, мороз ударил. Приехали в часть, а из машины не вылезти, все к полу примерзли. Друг друга от пола саперной лопаткой отковыривали. Такая вот романтика! Все, кто на учениях был, гордились и рассказывали, что были заброшены на выживание. Это же надо: три дня в лесу без костра и без пива! Одним словом, герои-десантники! Надежда и опора Советской Армии! Но некоторые простудились.
Такие учения у нас очень редко были. Часть находилась в состоянии повышенной боеготовности на случай начала Третьей мировой войны, поэтому без нужды здоровьем солдат не рисковали.

ВСТРЕЧА со ШПИОНАМИ
Летом 1975 года меня и двоих моих товарищей отправили на аэродром Рецхоф помочь с укладкой парашютов. Мы их очень много уложили.
И автобус приехал заграничный, из него стали господа выходить. И одеты все, как в кино про Запад. И рожи у всех западные, тоже как в кино. Сразу видно, шпионы.
— Это наша агентура, — сказал офицер, который укладкой парашютов руководил, — у них зачет по прыжкам.
Оказывается, все советские шпионы должны периодически нормативы всяческие пересдавать: спортподготовку, стрельбу, прыжки с парашютом. ГТО, одним словом. Вот их на Западе собирали по всем странам и возили в ГДР.
Я только не мог понять, почему их кучей привезли. Они все друг с другом общались. А вдруг провал у кого-нибудь? Так он же всех сдаст. Но, может быть, они все в разных местах работали и про местонахождение товарищей своих ничего не знали.
Нас же предупредили, что их сборы — военная тайна и нельзя в течение двадцати пяти лет о встрече с нашими разведчиками никому рассказывать. Я и не говорил ровно двадцать пять лет.

ПОЗДРАВЛЯЮ с НОВЫМ Годом!
Я в конце 1974 года решил поздравить друзей с Новым годом. Купил красивую немецкую открытку, надписал ее, вложил к конверт и отправил в Питер.
Через несколько дней меня ротный вызвал к себе в канцелярию. Лицо у него очень серьезное. Достал из сумки мой конверт:
— Ты писал?
— Да, — отвечал я, не понимая, что случилось.
— Так ты прочти вслух! — он протянул мне открытку.
— Дорогие друзья, — начал читать я свое письмо, — в новогоднюю ночь спите спокойно! Первый армейский корпус США блокирован по всей линии фронта!
И что здесь не так, не мог я понять, чем вызвано недовольство командира?
— Это же шутка.
— Шутка, шутка! — ротный нервно закурил. — Ты что, не знаешь, что почту проверяют? Меня сейчас в штаб вызывали, начальник оперотдела допытывался, откуда, дескать, у вашего бойца сведения о блокировке первого армейского корпуса по всей линии фронта? Каких трудов стоило убедить его, что ты просто придурок! Ладно, иди.
Я отдал ротному честь, развернулся, чтобы уйти, затем вдруг обернулся и спросил:
— Товарищ старший лейтенант, а что, корпус в самом деле блокирован по всей линии фронта?
— ...!!!

БОЕВАЯ ПОДГОТОВКА     
Приближалось тридцатилетие Победы. Намечался парад в столице ГСВГ, Вюнздорфе. И командование Группы советских войск в Германии поручило нам провести там показательные выступления.
Кто-то из политработников сценарий написал, и все солдаты начали свои роли разучивать. Ничем больше не занимались, только репетировали. На две группы разбились. Одни в солдатских плащ-палатках и в касках со звездой — «наши». Другие в спецназовской полевой форме без знаков различия — как будто «фашисты». Каждому по полному магазину холостых патронов выдавали к автоматам. Обе группы с двух сторон стадиона навстречу друг другу выбегают со стрельбой и жуткими криками. Посреди поля сталкиваются, и начинается рукопашный бой. «Наши», конечно, побеждают, выстраиваются в колонну и с песней проходят перед трибуной. «Немцы» в это время на поле валяются трупами.
Со стороны казалось, что все происходит совершенно случайно: кто с кем столкнулся, тот с тем и дерется и приемы применяет, как получится, но по-настоящему. На самом деле все заранее отработано, куда кому бежать и с кем драться, и какие приемы в какой последовательности применять. Мы целый месяц репетировали с утра до вечера.
9 мая 1975 года парад на стадионе происходил. Поперек поля стоял огромный щит с изображением Рейхстага, а по полю заранее сигнальных мин наставили. Сначала мины стали взрываться и со свистом ракеты взлетать, затем со стрельбой выскочили мы и началась потасовка, а заодно и «Рейхстаг» подожгли. «Немцев» перебили, «Рейхстаг» сгорел, а затем с песней под всеобщие аплодисменты мы прошли круг почета по стадиону.
И так это командованию понравилось, что решено было нас послать на фестиваль дружбы советской и немецкой молодежи в город Галле.

ФРОИНДШАФТ (ДРУЖБА)
Фестиваль летом проводился. В нем много народу участвовало и с нашей и с немецкой стороны.
Всё как положено на фестивалях: колонны молодежи с флагами ходили по кругу, спортсмены выступали, артисты. Но больше всего было советских солдат. Со всех частей привезли по подразделению.
Появились мы на стадионе и занялись фроиндшафтом, то есть дружить с немецкой молодежью стали: сначала маршем по кругу прошлись, а после на трибунах среди зрителей расселись. Мы должны были зрителям маленький сюрприз устроить — спектакль тот же самый, что и раньше в Вюнздорфе. Выдали нам по полному магазину холостых патронов и приказали рассредоточиться на трибунах среди зрителей. С одной стороны поля — «наши», с другой — «немцы». Мины потихоньку на поле натыркали, изображение Рейхстага быстренько установили. Мы сидели на трибунах и ждали условного сигнала — ракеты. Сидим, выступления гостей фестиваля смотрим, даже с молодежью пытаемся поговорить. Немцы нам тоже по-русски что-то отвечают.
И вот — сигнальная ракета взлетела.
Мы разом выхватили из-за пазухи магазины, присоединили их к автоматам и прямо на трибунах стадиона открыли огонь во все стороны. А затем по рядам, чуть ли не по головам зрителей, побежали на поле.
Я где-то в пятнадцатом ряду сидел и с немецкой молодежью общался. Я весь свой словарный запас напряг, с ними беседуя: «хенде хох», «ферштейн», «хинлеген», «шиссен», «геен зи линкс», «геен зи рехтс» — чему на занятиях по курсу «допрос военнопленного» меня учили, вспомнил. Мило так с немецкими девушками разговариваю, а потом ракету увидел, тут же из автомата стрелять начал и побежал на поле стадиона.
И такой тут фроиндшафт начался! Крики, визг, кто-то плачет, у кого-то истерика. «Рейхстаг» запалили и дотла сожгли.
Публика никак не ожидала нашего выступления, да и откуда могли зрители знать, что стреляют холостыми патронами. Когда наше шоу закончилось и догорел «Рейхстаг», мы стали выходить со стадиона, и я заметил, как санитары «скорой помощи» несколько человек выносили на носилках. Наверное, им стало плохо от нашей дружбы.

ЕГОРОВ и КАНТАРИЯ
А утром, перед возвращением в часть, нас построили и сказали, что сейчас произойдет встреча с «Егоровым и Кантарией». Я так и не понял, с кем именно мы встречались. Один из них к тому времени уже умер. Но никто не знал, кто именно. Того, кто пришел, все так и называли «Егоров и Кантария». Не сержант и не рядовой. Старенький генерал. Немного выпивший и очень довольный нашим выступлением на фестивале. Ему жутко понравился переполох, который мы организовали на трибунах.
— Молодцы, ребята, отомстили фашистам! — несмотря на то что прошло уже тридцать лет с окончания войны, он продолжал называть немцев фашистами. — Есть еще порох в пороховницах!
Расцеловал кого-то из офицеров и пошел пить дальше.

УЙТИ, ЧТОБЫ ОСТАТЬСЯ
Это сейчас Горбачеву весь вывод войск из Германии приписали, а на самом деле они еще при Брежневе выходили. Нас выводить не стали, потому что нас в Германии вообще не было. Это нам постоянно на политзанятиях объясняли. Якобы существует некий четырехсторонний договор о том, какие именно войска можно в Германии держать. Так вот, воздушно-десантные, тем более спецназ ГРУ — нельзя. А раз держать нельзя, то нельзя и выводить.
Вывод войск начался после Хельсинкского «Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе» 1975 года.
Как раз к этому событию приурочили большие учения всех войск ГСВГ. Можно было подумать, что наконец-то началась долгожданная Третья мировая война: небо день и ночь бороздили самолеты, по дорогам во всех направлениях передвигались колонны военной техники. Мы возвращались в машине с Магдебургского полигона, еще были слышны разрывы снарядов и бомб, а по радиоприемнику передавали выступление Леонида Ильича в Хельсинки.
А после этого ракетную часть (она чуть ли не на территории нашей бригады находилась) вывели. Под торжественный марш духового оркестра. Цветы разве что в воздух не бросали. Остался только участок, огороженный проволокой. Но и охрана осталась: каждый день назначали караульных из нашей части. Я тоже перед самым дембелем на тот участок сходил. Там огромные холмы, внутри которых располагались ангары для ракет.
Среди ночи с проверкой пришел начальник караула.
— А зачем мы пустые ангары охраняем? — спросил я. — Здесь что-то будет размещать наша часть?
— Нет, — отвечал офицер, — ничего размещать здесь не будем. Будем только охранять. — И вдруг разоткровенничался: — На самом деле они вывезли всякую ерунду. То суперсекретное, что надо охранять, осталось.

...ТРИДЦАТЬ лет прошло с момента разрушения Берлинской стены. Столько же лет нет наших войск в объединенной Германии. Всю технику мы давно вывезли, а на территории части кто-то, наверное, живет. И вдруг когда-нибудь наступит чудо: один из холмов сдвинется в сторону и из открывшейся шахты медленно начнет подниматься краснознаменное, серпастое и молоткастое чудище. Один Бог ведает, что там спрятано в подземельях Германии.

1975–2019 гг.

Сокращено для публикации на сайте