Виктор СБИТНЕВ

ТОБЕЛЬ
Русская быль

Фрагмент
ПРЕДЛОЖЕН АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

«Выражение лица было строго-терпеливое, глубокомысленное и страдальческое».
(Лев Толстой, «Холстомер»)

Когда кончилась война, Тобеля украсили красными лентами и запрягли в диковинную, еще барских времен коляску, найденную Семафором на вросшем в мелколесье полуразвалившемся складе. Ее убрали первыми цветами и принялись весело катать на ней подросшего Ваню и еще дюжину исаковской мелюзги, родившейся в основном в первый год войны. Жучка к этому времени уже издохла от старости, а потому за коляской никто не бегал. Все только кричали о чем-то веселом и энергично хлопали в ладоши.

Потом на коляску влез приехавший из Мельгунова председатель сельсовета товарищ Безруков с одной рукой и поздравил исаковцев с Великой Победой, не забыв упомянуть о гениальном предвидении товарища Сталина и массовом героизме советского народа и в том числе бойцов Красной армии, призванных на фронт из Исакова. В деревню, и в самом деле, с войны вернулся только один калека, который через полгода умер в районной больнице. И пришлось Тобелю опять – теперь уже до конца своих дней – работать за всех навсегда оставшихся на войне. И он работал, ни разу не взбрыкнув и не забастовав от усталости.

То Марья, то Дарья спрашивали своего верного друга порой о том, что его звало обратно в Исаково, если здесь одна только работа, за которую ему полагалась лишь немудреная, вовсе не лошадиная кормежка и очень редко – овес? Чего ради он, голодный, избитый плохими людьми и изодранный лесными колючками, долго и мучительно искал эти возвратные пути в низинные, неурожайные и разоренные войной места? Тобель печально молчал, а сердобольные сестры говорили, больше одна другой, чем ему самому, что в общем-то все с русскими людьми так и должно быть: однажды обретя Родину, остаются они верными ей до смертного часа. И конь понимал, что он уже давно – как человек, и в табуне теперь ему было бы скучно.

Впрочем, причина этого внутреннего состояния заключалась не только в укрепившемся Тобелевом человеколюбии. Конь просто постарел и все чаще стал замечать то дрожь в ногах, то ломоту в спине, то неприятную, сосущую пустоту под ребрами. И это несмотря на то что кормить его стали гораздо лучше! Он теперь ел и овес, и клеверное сено, и люцерну, и мелко нарезанные овощи с отрубной добавкой. Кроме того, в Исаково стал регулярно приезжать из Мельгунова небольшой немецкий трактор, который легко таскал за собой и плуг, и борону, и грузовой прицеп. Так что, нагрузка на Тобеля упала в разы, но уставать он не перестал. Поэтому теперь он, главным образом, помогал только своим, тоже стареющим, хозяйкам да их одинокой соседке Тане-партизанке, которая жила в крохотной избенке под щепой и держала козу и десяток кур.

Ваня вырос в крупного и доброго парня, и Тобель охотно возил его в мельгуновскую школу, где тот учился уже в старших классах. Потом сестры, которых Ваня звал «мамами», купили ему в сельпо велосипед, и Тобель после этого все больше стоял на лужайке и с грустью смотрел куда-то за Струну, где на лугах они с Камневым в охотку лакомились молодым щавелем и дикой редькой, мягкой и ароматной, как румяный сметанник с печного ухвата. И вообще, Тобель больше всего любил май, когда под уже почти летним солнцем из простуженных легких с приятным клекотом выходит вон зимняя хворь, а молодые растения и травы легко поддаются даже истертым зубам, обильно наполняя всю вместительную полость под языком то слегка горьковатой, то кисло-сладкой кашицей.

Но у кузнеца этой зимой арестовали сына, который возглавлял партком районной кожевенной фабрики, и Камнев сначала слег с давлением, а потом и вовсе с ним случился инсульт, и Тобель на санях вез его сосновый гроб до кое-как откопанных из-под снега ворот маленького, буквально вросшего в березовый подлесок кладбища. Увидев скучающего под окнами коня, однажды приехавший из района заготовщик мясокомбината деликатно посоветовал сестрам Исаковым, пока не поздно, сдать его на колбасу, но в ответ услышал о себе такое, что от греха тут же убрался к себе на комбинат, где написал жалобу… в райком партии. Однако хода этой бумаге не дали, поскольку даже первый секретарь райкома, партизанивший в местных лесах, доподлинно знал и про историю Тобелевого возвращения, и про то, как этот коняга долгие годы вез на себе все беды и заботы отрезанных от остального мира гиблыми распадками исаковских баб.

Однажды на рассвете, в самом начале июля, в день, когда через репродуктор Сталин назвал Марью с Дарьей своими сестрами, а других – братьями, они услышали за стенкой в стойле странное ржанье. А Тобель ни разу в стойле не ржал. Кое-как нащупав носками стоп валеные чувяки, они стремглав выскочили на двор. Тобель лежал в загороде, на соломе, в какой-то не привычной для него позе, судорожно вытянув исхудавшую шею.
– Умер? – упавшим голосом спросила сестру Дарья.
– Нет еще, – почти спокойно ответила та. – Он попрощаться позвал.
И они осторожно спустились к нему на вымощенный мелкими бревнами пол. Конские глаза были почти полностью прикрыты. Но когда сестры нагнулись ниже, и их дыхание коснулось его прядающих ушей, он весь напрягся и с неимоверным усилием подогнул, как положено лошади, ноги под себя и приподнял голову. Поначалу глаза его были мутны («от боли, наверно» – подумали сестры), но через мгновение-другое в них вернулось то редкое сине-зеленое свечение, которому с благодарностью внимали в каждой исаковской избе. Некоторое время он просто смотрел на них своим долгим испытующим взглядом, словно просил о чем-то напоследок. Марья достала из передника небольшой ломтик свежего черного хлеба и бережно поднесла к едва трепетавшим конским ноздрям. Он жадно втянул в себя хлебный дух и, прикрыв веки, уже не стал его выдыхать.
– Вот теперь Тобель умер, – сказала Марья и спрятала лицо на груди у сестры, а та, не выдержав, тихо заплакала.

…Тобеля похоронили на том же маленьком кладбище, где и кузнеца Камнева, и чудака Семафора, и одинокую Таню-партизанку, и неразлучных сестер Логуновых и где потом, в течение нескольких десятков лет, укроют метром скупой супесчаной почвы и всех остальных жителей Исакова, которые не успеют перебраться, впав в немощь, к своим городским детям или внукам. Уже через двадцать лет Исаково полностью умрет, а еще лет через десять исчезнет и с карты области. Но самое удивительное, к началу нового тысячелетия почти полностью вымрет и крупное Мельгуново. В самые первые годы двадцать первого века на его месте еще оставались две или три избы, в которые ближе к лету приезжали из города дачники. Но сегодня, полагаю, там даже большак зарос мелколесьем, а на месте некогда справных подворий не осталось даже характерных проплешин.

А я, не переставая удивляться то ли заматеревшему в веках равнодушию российских начальников, то ли нашей природной «любви к отеческим гробам», все вспоминаю тех молодых солдат, которые остались лежать здесь, в сущности, всего лишь ради этого маленького, уже навсегда исчезнувшего в березняках кладбища. Где вместе с трудно прожившими свои жизни русскими людьми лежит и их любимый конь, сумевший подняться вместе с ними над бренностью мира.. чтобы раствориться в уходящих к утреннему солнцу перелесках.

Рассказ – быль Виктора СБИТНЕВА «ТОБЕЛЬ»
опубликован в журнале «ПОДВИГ» №02-2021 (выходит в ФЕВРАЛЕ)